- Нет. Но последние два дня я жила не дома.

- Почему? - ровно спросил он.

И тут я поняла, что не могу сказать ему то, что легко сказала Веронике и Ксандрии. Он был абсолютно благополучным мальчиком из идеальной семьи, в которой всё и всегда было правильно. Его родители никогда не ссорились, для всего было свое, четко установленное, время, и общались они между собой всегда в однажды принятом спокойно-доброжелательном тоне, не допускавшем недосказанности. В его семье не могло произойти такого странного конфликта. Даже больше - такого рода отклонения от нормы считались отвратительным извращением.

Статус его девушки обязывал меня быть идеальной. Рассказать о ссоре с Медеей означало поставить этот статус под угрозу - во всяком случае, для родителей Игоря, которые и так проявляли ко мне снисхождение, ведь у меня не было матери, что являлось неправильным. Я не сомневалась в его благородстве, но разлад с родительской моралью причинил бы ему беспокойство.

Поэтому мне стоило огромного труда произнести:

- У нас с Медеей... произошла размолвка.

Игорь молчал. Связи между "размолвкой" и уходом из дома он по-прежнему не видел. А ведь еще надо как-то сказать, что "знакомые", у которых я ночевала, на самом деле "знакомый", и знакомству этому тоже всего два дня...

Зато он увидел, что мне плохо, а значит, я нуждаюсь в поддержке. И он сказал, участливо положив ладонь на мой локоть:

- Не переживай так. Погуляем сегодня, а потом, я думаю, все наладится.

Эти слова сделали меня счастливой. Может, и не стоит рассказывать все остальное? Конечно, стоит. Только вечером. Тем более, что перерыв закончился.

Следующий перерыв заняли Рута с Наташей и Светланой - их заинтересовала моя одежда, особенно жилет, очень замысловато связанный вручную. Строгие принципы Президента в отношении одежды хотя и поддерживались большинством населения, но ограничили ее разнообразие в Нашей Стране, поэтому вещь одновременно и красивая, и соответствующая этим самым строгим принципам, привлекала внимание и возбуждала зависть.

После третьего сеанса, наконец, отозвалась Вероника: "Авария в папиной шахте, - сказала она усталым, но спокойным голосом. - Папа в больнице, и мы с мамой тоже. Уже все нормально, я завтра приду. Потом повторишь для меня сеансы, ладно?" "Хорошо", - отозвалась я.

И тут меня вновь вызвала Ксандрия.

Ничего не объясняя, она повела меня наверх, в надземную часть школы, а там - в зал для собраний. Застыв на пороге, я увидела, что столы и стулья в нем расставлены вдоль стен, а в зале уже сидят: во главе собрания - директор Джана, доктор Вильгельм и еще двое незнакомых людей, все с пугающе серьезными лицами; у ближней стены - мой папа, ничего не понимающий, угрюмый, и бледная Медея; у дальней стены - такой же растерянно-угрюмый Кастор и какой-то мужчина. Ксандрия, указав на ближний к двери ряд стульев, прошла вперед и села между Джаной и Вильгельмом.

Ощущение было такое, словно на меня напали. Но ведь этого быть не может...

- Что здесь происходит? - громко спросила я.

Ксандрия выпрямилась на своем месте, придала лицу самое красивое выражение и мягко ответила:

- Лора, пожалуйста, займи свое место.

Я чуть не крикнула, что в этом зале нет моего места, но ее тон меня сбил - она словно с больным ребенком разговаривала - и вместо этого я просто села на ближайший к двери стул.

Отец пристально смотрел на меня. Медея отвела взгляд.

- Можно начинать? - почему-то тихо спросил директор Джана. - Все явились?

Ксандрия бодро кивнула.

- Все, кроме Александра Клауди. Был извещен сегодня утром.

Мне подумалось, что все происходящее - просто тревожный сон. Саша-то здесь для чего нужен?

- Итак, - чуть громче произнес директор Джана и прокашлялся. - Уважаемые граждане, мы собрались здесь, чтобы провести внеочередное заседание комиссии по делам несовершеннолетних. Поводом для него послужило чрезвычайно тревожное происшествие с ученицей нашей школы Лорой Глорией Клауди.

Меня оглушило.

Глория?! Это имя дала мне мать, я с самого детства его ненавидела.

Комиссия по делам несовершеннолетних?! Такая есть?!

- Лора, не волнуйся, пожалуйста, - вновь мягко заговорила Ксандрия. - Никто ни в чем тебя не обвиняет. Мы хотим тебя защитить.

Наверное, мое лицо покрылось пятнами, раз не только телепаты Джана и Вильгельм напряженно сжали ладони, но и папа еще сильней нахмурился.

- Ты даже можешь не отвечать на вопросы, если хочешь, - попытался ободрить меня школьный доктор.

- От чего защитить? - неожиданно злым голосом спросила я.

Директор Джана снова прокашлялся.

- Видишь ли... Так получилось, что ты могла погибнуть позапрошлой ночью. Ты оказалась одна на улице в момент аварийного отключения отопления. Если бы совершенно чужой человек не предложил тебе помощь, ты бы умерла. А между тем, есть люди, которые обязаны о тебе заботиться, и государство до сих пор не вмешивалось в твою судьбу только потому, что доверяло им. События позапрошлой ночи подорвали это доверие. Теперь необходимо выяснить, стоит ли вообще им доверять. Итак...

Директор Джана посмотрел на моего отца.

- Виктор Клауди, известно ли вам было о том, что ваша дочь позавчера после одиннадцати часов вечера ушла из дома?

Вопрос с подковыркой. Любой ответ на него играл против папы: не было - значит, он не интересовался дочерью вообще, было - значит...

- Да, было, - твердо ответил он.

- Когда вы узнали об отключении? - спросил доктор Вильгельм.

- Около двенадцати часов ночи.

Мог бы сказать, что только утром... Но папа весь был в этом - он считал, что никто не вправе его осуждать, и он ни перед кем не должен оправдываться.

- Вы предприняли что-нибудь, чтобы найти свою дочь?

- Нет.

Члены комиссии различными способами изобразили крайнее удивление: Ксандрия вопросительно наклонила голову, директор Джана недоверчиво улыбнулся, доктор Вильгельм вскинул брови, а двое незнакомых членов комиссии в упор уставились на папу. Он промолчал.

- Почему? - спросила Ксандрия.

Игнорировать прямой вопрос было еще глупее, чем оправдываться, поэтому, выдержав гордую паузу, папа со всем высокомерием, на которое только был способен, ответил:

- Я не выгонял свою дочь из дома. Она могла вернуться в любой момент.

Члены комиссии передернули плечами.

- И вы совсем не беспокоились? - воскликнул кто-то из чужих.

- А это имеет значение? - тут же ощетинился папа. - Это чем-то могло ей помочь?

Всё. В глазах заботливой общественности он - чудовище.

Но ведь это не так! Он никогда не различал взрослых и детей и не умел делать скидку на возраст, не переносил, когда ему навязывали решения, поступки или настроение, но со всем этим я научилась мириться за его готовность помогать в ответ на честную просьбу и за его надежность - на самом деле он никогда меня не подводил.

- М-да... - многозначительно произнес один из чужих.

- С папой все ясно, - вздохнул второй. - А что же мама?

- Нет мамы, - смущенно буркнул директор Джана. - У вас в повестке все написано.

Чужой торопливо заглянул в лежащий перед ним листок.

- Ничего себе... - через пару секунд забормотал он. - Так этот человек, являясь единственным родителем... зная, что никто кроме него не проявит участия к ребенку...

- А кто же рядом-то сидит? - зашептал другой.

Медея резко выпрямила спину.

- Медея Клауди, - обратилась к ней Ксандрия, - вы можете рассказать нам о причинах ухода из дома вашей несовершеннолетней падчерицы?

Медея вскинула голову и сжала губы. Такое решительное и злое выражение было нетипичным для ее лица - нежного, даже кукольного, в форме сердечка (она всегда подчеркивала эту особенность, укладывая волосы в высокую прическу, чтобы маленький подбородок казался еще меньше, а красивые, почти круглые, светло-зеленые глаза - еще больше), и мне на миг показалось, что ее подменили другим человеком.