Однако убеждённый в том, что сырая вода летом бывает вредна для здоровья, если её не сдобрить красным вином, он часто посылал на бастионы бочонки вина.

Больные и раненые матросы, лежавшие в госпиталях, были для него предметом особых забот: сплошь и рядом, не желая заводить «письменности», давал он свои деньги, чтобы купили для них то, в чём они нуждались.

Один свитский офицер, прибывший из Петербурга, вздумал прийти с визитом к Нахимову и встретил его выходящим из дому.

— Ну, что это вы там выдумали-с! — удивился Нахимов, когда узнал от него о цели его прихода. — Какие у нас теперь визиты-с! Да я и не так интересен, чтобы стоило вам хлопотать о знакомстве со мною-с… А вот если хотите, я вам покажу четвёртый бастион-с, — это штука любопытная-с, а ко мне потом приходите просто обедать-с.

Нахимову никогда не случалось водить солдат в атаку, как, например, Хрулёву, или даже просто командовать ими: пехотного строя командам он так и не научился. Говорить речей солдатам ему тоже не приходилось, да он едва ли мог бы когда-нибудь сказать прочувствованную и в то же время кудрявую речь, как это умели делать иные искусники.

Он только появлялся каждый день среди солдат на батареях и редутах, и солдаты видели это, и этого было с них довольно, чтобы считать высокого сутуловатого адмирала в золотых эполетах своим генералом. Даже и не генералом, пожалуй, а как-то так — не то чтобы ниже генерала, а гораздо ближе к ним, чем любой генерал.

Они даже и адмиралом его не называли, и если спрашивал новичок-солдат у старого:

— Это кто же такой пошёл в аполетах-то?

Старый отвечал с непременной одобрительной улыбкой:

— А это же флотской, Павел Степаныч… Начальника гарнизону, стало быть, помощник.

Не все из солдат твёрдо знали фамилию адмирала, который приезжал на укрепление на своей серой смирной лошадке, но что звали его Павел Степаныч, это было известно всем, кто хотя бы два дня провёл на бастионах в прикрытии.

Вице-адмирал Новосильский был на четвёртом бастионе с самого начала осады, как контр-адмирал Панфилов на третьем. Несколько генералов, как Семякин, Шульц, князь Урусов и другие, в разное время ведали разными участками линии обороны; Нахимов же появлялся везде и почти ежедневно.

Он как-то сросся со всей обороной Севастополя, плотно сросся с батареями, редутами, арсеналом, портом, судами в бухтах, матросами у орудий, солдатами в блиндажах и на банкетах, с двухэтажным домом в начале Екатерининской улицы, в котором жил и где был его штаб, наконец, со своим серым коньком, который вынес его из неразберихи после взятия Камчатки французами…

Казалось всем, что его-то именно, Павла Степановича Нахимова, оторвать от всего этого никак нельзя. Севастополь без Нахимова — это как-то не вмещалось ни в чьё сознание…

И, однако же, в конце июня остался без Нахимова Севастополь.

3

Было 28 июня. В этот день союзники почему-то затеяли с раннего утра частую пальбу против Корабельной. Пальба затихла к полудню, но спустя часа два началась снова, причём особенно усердствовали англичане против третьего бастиона.

В это время Нахимов обедал, как всегда, со своими адъютантами и, как всегда в обществе этой молодёжи, был весел.

Одного из них, лейтенанта Костырева, он спросил между прочим:

— А ну-ка, скажите-с, почему Нельсон победил адмирала Вильнева при Трафальгаре?

— Артиллерия у него была лучше, — ответил крутощёкий Костырев.

— Мало-с! — неодобрительно качнул головой Нахимов. — Артиллерия и у Вильнева была неплохая-с… Одной артиллерии всё-таки мало-с… А вы как полагаете-с? — перевёл он светящиеся детским лукавством глаза на другого адъютанта, лейтенанта Фельдгаузена, наиболее хозяйственного из его флаг-офицеров, почему у него находились все нахимовские деньги и он вёл ведомость расходам, в которую, впрочем, не заглядывал Нахимов.

— Наверное потому, что он не потерял мужества, — тут же отозвался Фельдгаузен.

— Мужества-с? — переспросил Нахимов.

— Да-с, и в этом я беру в свидетели не кого иного, как самого Гёте, — весело подтвердил Фельдгаузен. — Гёте же писал так: "Если ты потерял состояние, то ты ещё ничего не потерял: состояние ты можешь нажить вновь.

Если ты потерял честь, то попробуй приобрести славу, и честь будет тебе возвращена. Но если ты потерял мужество, то ты потерял всё!"

— Очень хорошо-с!.. Насчёт мужества прекрасно-с! Но вот вопрос: отчего же именно Вильнев и с ним все экипажи его эскадры потеряли мужество? А?

На это Фельдгаузен не мог ответить, и, не обращаясь к другим — Колтовскому и капитан-лейтенанту Ухтомскому, старшему адъютанту, — Нахимов раздельно и отчётливо сказал сам:

— Потому-с победил при Трафальгаре Нельсон, что на его судах паруса хорошо стояли, — всё было вытянуто до места-с, вот почему-с! От этого-то именно франко-испанцы и потеряли мужество-с!..

Он улыбнулся этой своей старой шутке и добавил:

— Что же касается вас, господа, то я прошу вас после обеда не расходиться, поедем на третий бастион посмотреть, что там такое-с…

Адъютанты переглянулись, и Ухтомский сказал за всех:

— А мы именно и хотели бы разойтись кое-куда, Павел Степанович.

— Вот тебе раз! Куда же это-с! — удивился Нахимов.

— Надо же что-нибудь приготовить к вашим завтрашним именинам, — сказал Фельдгаузен. — У нас пока ничего нет, — вино на исходе, и вообще…

— Пустяки-с! Вздор-с!.. Именины!.. Тоже нашли время именины справлять! — непритворно недовольно отозвался на это Нахимов и замахал рукой. — Да и кто ко мне приедет на именины? Все заняты, у всех дела по горло-с!.. Большой свиты мне, конечно, не надобно-с, а вы и вот вы тоже-с, — обратился он к Колтовскому и Костыреву, — извольте-с непременно-с остаться: в пять часов поедем-с!

После обеда Нахимов обыкновенно отдыхал, так как вставал он рано.

Кроме того, после нескольких часов, проведённых без отдыха за работой, начинала обыкновенно заявлять о себе контузия спины, полученная им в памятный день 26 мая, когда он едва не попал в плен: разорвавшийся недалеко снаряд достал его осколком, ударившим плашмя в верхнюю часть спины. Он перенёс эту контузию на ногах и отказался от предлагавшихся ему медицинских пособий, однако спина его долго оставалась синей и боль ещё не прошла. Врачам же он говорил:

— Что вы, помилуйте-с, лечиться! Я только тем и на ногах держусь, что всегда занят-с. А ведь если бы я вдруг допустил себя до того, чтобы лечиться начать, конец мне был бы. Вполне серьёзно это я, прошу не считать за шутку-с! Ведь только объяви сейчас конец военным действиям, завтра же и я свалюсь от горячки-с!.. Да и, кроме горячки, вы у меня, может статься, целую дюжину болезней найдёте-с, в мои годы и при моём чине всё может быть у человека, а как же-с!.. Только распусти вожжи, и конец!.. Тогда уж меня всё равно вылечить нельзя будет-с! Полный адмирал — это уж болезнь совершенно неизлечимая-с, да ещё непременно-с какой-нибудь там ещё катар желудка-с!.. Я ведь в этом опыт уже имею-с: в тридцать восьмом году князь Меншиков отправил меня за границу лечиться. Лечили меня, лечили врачи берлинские десять месяцев с лишком-с, наконец — консилиум, и вынесен мне приговор: безнадёжен! Вот как-с! Совершенно безнадёжен-с!.. Я скорее за шапку да домой-с: помирать, так уж дома, а не в Берлине-с… И вот, как видите, до сей поры жив!

Будить Нахимова было не нужно: спал он, не раздеваясь, и просыпался, когда назначал себе проснуться, — это была его давняя привычка.

В длинном чёрном сюртуке, от которого казался ещё выше ростом, чем был, с вице-адмиральскими, уже поблекшими, золотыми эполетами, с большим белым крестом на шее, он вышел из спальни бодрый, освежённый сном, и, утвердив на затылке, как всегда, белую фуражку, направился вместе с Колтовским и Костыревым к осёдланным уже лошадям.

У Колтовского, против обыкновения, был угрюмый вид, и Нахимов заметил это.