— Завидую тебе, — сказал и тот, поглаживая амфору.

— Я слышал, почему-то уже не выходят на арену бойцы главной палестры, — продолжил Твёрдая Рука, — их именитый наставник куда-то запропастился, это правда?

— Верно. Анит Непобедимый долго был в изгнании, но вернулся с триумфом. — Солдату явно льстила собственная осведомлённость. — Сам он, Непобедимый, уже не тот. Зато заставил город восторгаться своим новым бойцом.

— Новым бойцом? — взволнованно спросил Улеб.

— О, Непобедимый всегда найдёт чем удивить! — воскликнул воин. — Вам, вероятно, неизвестно, я же помню ещё, как лет десять назад он потряс всех невиданным учеником. Был у него юный раб из тавроскифов. Совсем мальчишка. Этот… Тяжёлая Рука. Силе-е-ен, я вам скажу, невероятно. Теперь же Непобедимый раздобыл бойца похлеще. Колосс! Кулачищи — во! Плечищи — во! Голова — литой колокол! Всех подряд валит. Анит привёз его из Округа Хавороя и сразу выставил в честь нашего Цимисхия.

— Как звать? — произнёс Улеб.

— Бойца? Имя его Маманий Несокрушимый.

— И он… Анит пометил его клеймом палестиры?

— Нет. Тот печенег не раб. В завидной славе.

— Вот те на… — тихо молвил Улеб и откинулся спиной к стене, отвернулся и нахмурился, повергнув собеседника в полнейшее недоумение своей неожиданной нелюбезностью и откровенным нежеланием продолжать только-только завязавшийся разговор.

«Ай да Анит, — качая головою, думал Улеб, — обзывал Мамана чудовищем, а сам в конечном счёте заманил его на арену. Маманий Несокрушимый… Вот ведь что выкинул наставничек-то. Уж кто настоящее чудовище, так это сам он, Анит Непобедимый, будь он неладен».

Глава XXVI

После безрезультатного посещения столицы и скитаний по северу Византии Твёрдая Рука и Меткий Лучник напали наконец на след Калокира в конце лета.

Нужно оговориться, что предшествующие этому знаменательному факту путешествия можно назвать безрезультатными, подразумевая лишь поиски Улии. В остальном же передвижения наших героев по империи назвать бесплодными никак нельзя, поскольку благодаря им немало подневольных людей обрели свободу. Целый конный отряд составили эти спасённые.

В одиночку пробиться за пределы Византии в столь тревожное время было очень трудно, почти невозможно. Каждый, кого выручали Улеб и Велко, понимал это. Вместе — сила весомая и пробивная. И не только славянами пополнялся отряд, в него вливались выходцы из разных стран, а большей частью отважные угры. Уже к середине лета собралась дружина в пять десятков хорошо вооружённых всадников.

Они возникали внезапно, сея панику и страх в разбросанных вдоль границы заставах акритов, и исчезали стремительно. Имя Твёрдой Руки не сходило с уст ромеев.

Так, прославляемый одними и проклятый другими, появился летучий отряд в лесах под Адрианополем, в котором стоял, наращивая мощь, крупный гарнизон. Калокир подвизался в нём в качестве советника, знатока Руси.

О том, что динат в Адрианополе, Улеб узнал случайно. А произошло это так.

Однажды в лагерь, временно разбитый в глухой чащобе, прибежал один из дозорных. Обычно, если грозила опасность, дозорные оповещали о ней условным сигналом рожка. На этот раз такой сигнал не прозвучал, но воины Твёрдой Руки всё равно бросились к оружию и лошадям, встревоженные взволнованным видом прибежавшего товарища. А он, отмахнувшись от посыпавшихся на него расспросов, кинулся прямо к шалашу, где отдыхали Улеб и Велко.

— Ромеи на дороге! — крикнул он.

— Нас окружили? — Оба вскочили на ноги. — Много их?

— Нет, всего несколько седоков и повоз. О нас не подозревают.

— Обнаружил горстку путников, — рассердился Улеб, — важная ли причина, чтобы самовольно покинуть дозор!

— С ними пленники, вот и поспешил сообщить, — оправдывался дозорный.

— Пленники, говоришь… Это меняет дело. — Твёрдая Рука вышел на просеку, где сгрудились воины, ожидая его приказа. — Братья, мы с Метким Лучником отлучимся ненадолго, вы же будьте готовы к возможной перемене стоянки.

Велко уже отвязал коней. Вскочив в сёдла, оба скрылись в густых зарослях и через несколько минут выбрались из прохладной тени на большую дорогу.

Над неровной щетиной леса поднималось палящее византийское солнце. Оно било в глаза, слепило, и от яркого встречного его света лес по обе стороны дороги казался плоским и серым.

По дороге двигалась процессия.

Впереди, опустив поводья, изредка подбадривая коня похлопыванием по холке, ехал шагом уже пожилой, но ещё сохранивший горделивую осанку воина господин. Ехал он налегке, оружие лежало среди тюков и бочонков в скрипучей повозке, которую тащили два запряжённых мула.

Сзади господина ехали слуги. Четверо вооружённых копьями и саблями латинян-наёмников.

Когда под колеса повозки попадала ветка или камень, погонщик вздрагивал, косился по сторонам, шевелил палкой, которой, судя по всему, мулы не боялись, и, мельком оглянувшись на бредущих сзади невольников, снова погружался в дремоту.

Невольники представляли собой жалкое, гнетущее зрелище. Оба, видно, уже смирились с горькой своей участью, уныло ступали босыми окровавленными ногами по неровному грунту усеянной щепками и обломками ветвей лесной дороги. Грязные лохмотья едва прикрывали измождённые, истерзанные ранами и ссадинами тела. Вытянутые вперёд руки туго стягивали верёвки, кожа стёрлась под узлами, кисти кровоточили. Однако на их отрешённых лицах не отражалась физическая боль, они, казалось, уже не способны были ощущать собственные страдания.

Солнце припекало всё сильнее, поднимаясь выше и выше в безоблачном белёсом небе. Низко парили птицы у края леса, где витало зыбкое марево над болотцем, за которым начиналась равнина, а дальше, если взобраться на самый высокий из холмов, опоясывающих равнину, можно уже различить дымы и отблески куполов Адрианополя, раскинувшегося вокруг места слияния двух рек.

Когда кавалькада приблизилась к месту, откуда наблюдали за ней Улеб и Велко, на расстояние примерно в две стадии, они открыто выехали на средину дороги и застыли, как изваяния, внезапно выросшие на пути.

— Увидели нас, — молвил Улеб, — остановились.

— Снова двинулись, — немного погодя заметил Велко. — Похоже, что пленники-то из наших.

— Да, — произнёс Твёрдая Рука. Он извлёк из-за пояса платок, подарок Кифы, повязал им нижнюю часть лица. — Укройся в тени и держи их на острие стрелы.

— Хорошо, — кивнул Меткий Лучник и отъехал на обочину, под деревья. Вынул стрелу из заплечного колчана, положил её на тетиву.

— Кто эти люди и в чём их вина? — громко обратился Улеб к напыщенному старцу и указал на невольников, привязанных к повозке.

— Я вижу перед собой благородного рыцаря, — последовало в ответ. — Я угадал в нём благородство, хотя не вижу лица. И я не спрашиваю, зачем понадобилось благородному рыцарю скрывать лицо. А ведь имею право знать…

— Сейчас спрашиваю я! Отвечай!

Вдруг один из латинян-охранников визгливо вскричал:

— Мы под рукой досточтимого хилиарха Гекателия! И ты, дерзкий чужестранец, на его земле!

— Я спрашиваю: кто эти люди? — повторил Улеб.

Старик, названный хилиархом Гекателием, молча глянул на слуг. Пращник выхватил рог, намереваясь протрубить то ли для храбрости, то ли для того, чтобы призвать на помощь, но в это мгновение его руку поразила стрела, пущенная Метким Лучником, и рог шлёпнулся в пыль.

Один из латинян ринулся на Улеба, угрожая копьём. Юноша легко уклонился, даже не сдвинулся с места, и, едва нападавший проскочил мимо него, к изумлению остальных, метнул нож. Ох, стоять бы незадачливому латинянину, не лезть а рожон, а так… грохнулся оземь с коротким хрипом. Благо прочим, что опомнился Гекателий, уберёг их от верной гибели, понял умудрённый жизнью, что силою тут не возьмёшь, крикнул слугам:

— Торна! (Назад!) — Этак лучше, — сказал Улеб. Спешился, выдернул свой клинок из поверженного врага, сел опять на коня, приговаривая: — Мало учил вас Святослав, князь великий.