– Эй, ключи-то отдай! – неуверенно пискнул Цветочек. – Хорош уже глупости делать!
– Это какие-такие глупости? – лукаво спросил Фаддей, поглядывая на Цветочка и корча физиогномии буйно помешанного.
Цветочек попятился прочь.
– Булгарин, отдай ключи подобру-поздорову…
– Дурак, я тебя лишь попугать хотел, – сник Фаддей. – Не нужны мне ключи, эвон ты дверь и так не запер… – и бросил товарищу связку ключей. – Неужели ты и в самом деле поверил, что брошусь с ключами по двору казарменному, понаоткрываю все двери и оставлю тебя здесь с твоей дурацкой свечечкой, а?
Цветочек смущенно хихикнул.
– Все шутишь, да? Хотя… – юноша зябко передернул плечами. – Ты ведь всегда хотел бежать. Кто ж тебя не знает…
Фаддей скривил рот.
– А вот я в отличие от всех вас не так уверен в своих желаниях! – и вновь присел на лежак. – И что тебя ко мне принесло, дурень?
Цветочек протянул теплое одеяло-скатанку.
– Я вот подумал… Уж больно холодно у тебя здесь…
– Что ж ты раньше-то молчал!
– Ага, молчал. А ты мне слово вставить дал? Напугал тут с ключами, – и с ухмылкой бросил одеяло Фаддею, а потом присел рядом. – Привет тебе от Мишеля. А еще он велел передать, чтоб не смел тут завшиветь.
Фаддей кивнул.
– Ну, уж нет, одну вошечку я для Мишеля точно приберегу.
– И от Дижу я тебе тоже кое-что передать хочу.
Фаддей удивленно уставился на Цветочка.
– Что-о? Он говорил с тобой?
Цветочек небрежно пожал плечами.
– Да так, немного поговорили. Его к нам поместили.
– Ну, и что же? – нетерпение Фаддея все возрастало.
– Обожди-ка…
Цветочек посветил свечой на стену за лежаком. Словно искал что-то.
– Он здесь кое-что выцарапал, когда сам сидел на гауптвахте, – пробормотал он. – Над кроватью, сказал… Ах, вот же оно! «Наполеон! Проклятый мерзавец…» Дальше Дижу не дописал.
Фаддей обернулся к стене.
– Так это Дижу выцарапывал?
– Он сказал, ты докончить эту надпись должен.
Фаддей скривил губы в усмешке и кивнул:
– Чего ж не дописать. Допишу. Так и передай Дижу, – и заговорщицки шлепнул Цветочка по ляжке. – И это все?
Цветочек потерянно опустил глаза.
– Проклятие! Так ты ничего не знаешь?
Фаддей похолодел.
– Что, что я не знаю?
– Скоро нас отсюда переводят, а куда – неизвестно.
– Это конец! – простонал Булгарин. – Ты точно уверен?
Цветочек невесело кивнул головой.
– Еще как уверен! Ты бы видел, как офицеры по плацу снуют! Мишель думает, что нас погонят в Испанию. Говорят, Наполеону там сейчас несладко приходится.
– И он решил пустить нас на мясной фарш, – с горечью хмыкнул Фаддей. – Как будто нас его проблемы интересуют… У меня, например, и своих хватает! Тем паче сейчас!
Булгарин вскочил на ноги.
Он непременно должен вырваться отсюда! Вырваться? Ха! О, человек, ты всего лишь ночной горшок господа бога! А все еще дергаешься, все еще сопротивляешься!
Фаддей подскочил к стене и с силой ударил по ней кулаком.
– Святое дерьмо!
– Ты сам сказал это, – вздохнул Цветочек, поднимаясь с лежака. – А нога-то твоя совсем зажила, и то уж хорошо, – он помахал связкой ключей. – Прости за плохие вести, дружище, но знать ты их должен, – и Цветочек двинулся к выходу. – Пора мне. Уж не серчай, а я тебя запру!
– Да все в порядке, дурень! Я даже рад, что ты ко мне заглянул.
Цветочек хихикнул и выскочил с гауптвахты. Ключ безжалостно повернулся в замке, и все стихло. Тишина и мрак нощной.
Фаддей медленно подошел к лежаку и опустился на колени, уткнулся лицом в одеяло.
Да, дела становятся все хуже и хуже! Война! Самое жуткое, что вообще случиться может! Вернейшая дорога в Никуда!
– Господи! – прошептал Фаддей. – Я не знаю, что ты задумал! Понятия не имею! Но помоги мне выкарабкаться! Сохрани живот мой!
А потом замотался в одеяло.
До чего же не волен он в жизни своей! Один лишь жуткий выстрел, и не станет Фаддея Булгарина. До чего же все просто! Ужасающе просто.
Выжить! Вот что теперь самое главное! Пережить войну, если уж Наполеон ее затеет. А затеет он ее наверняка и вовсе не в Испании. Надо все выдержать, надо научиться убивать. А потом домой, в Россию!
8
Фаддей потерянно глядел в догоравшее пламя лагерного костра. Ветер бросался пригоршнями дыма в глаза. Пахло расплавленной сосновой смолой. Пересаживаться, прячась от удушающего дыма, не имело ни малейшего смысла – этот ветер был вездесущ.
Последние дни промчались ошеломительно споро, словно кто-то невидимый торопливо перелистывал страницы скучной книги.
Фаддея вывели с гауптвахты в день посещения Цветочка и вновь погнали муштровать на плац. А на плацу здорово все изменилось. Стали поговаривать о «поведении на марше», отпускать разные шуточки. Все указывало на то, что вскоре их бросят в бойню. В марте это стало совсем уж очевидно: набитые скарбом ранцы за плечами – лучшее свидетельство скорого солдатского выступления.
А потом дни напролет на марше! Вот когда расплываешься, как кусок масла на сковородке.
Дни на биваке. И ночи.
Сосновые иголки потрескивали в огне, отпугивая безрадостные мысли Фаддея.
Дижу, тот самый дезертир, молча сидел напротив него. Мишель и Цветочек устроились у другого костра. Друг с другом им веселее. А с ним и с Дижу не больно-то поболтаешь. Там, у других костерков, в ход уже пошли бутылки с вином, пряные шуточки служили отменной закуской. Больше всех конечно же старался Цветочек.
И только Дижу с Фаддеем предпочитали молчание. Прошло уж, верно, полчаса с тех пор, как они в последний раз перебросились ничего не значащими фразами. Дижу был слишком капризен. Тогда, в лазарете, после экзекуции, он и то казался куда более разговорчивым. А все остальное время из него и пары слов выдавить было невозможно. Он по-прежнему ненавидел всех без исключения. Хотя после прохождения сквозь строй радоваться ему не с чего, он же не собака руку бьющего лизать.
Но не один Дижу виноват: остальные тоже шарахались от него с таким видом, будто это он их на экзекуцию согнал. Старались не глядеть на него и, упаси бог, разговаривать. Только Дижу подходил к ним, новобранцы смолкали. Словно боялись ужасной мести неудавшегося дезертира.
Интересно, вот о чем этот Дижу сейчас думает? То, что его наверняка что-то гложет, и за версту видно: непрестанно ворошит прутом уголья, и тучами искры взлетают в ночное небо. Черные кудри Дижу свесились на лоб, и глаз почти не видно. И лицо бледное, как та дурацкая луна на не менее дурацком небосклоне.
А может, Дижу и впрямь планы мстительные выковывает? Ищет пути расплатиться с теми, кто жестоко издевался над ним?
Дижу был для Булгарина загадкой. И отличался от прочих новобранцев, как кочан капусты от разбитых яиц несушки. Не только потому, что удумал тогда бежать. Его внешний вид, его повадки… Рядом с ним все остальные казались детьми малыми, которых совсем недавно мамки за вихры таскали. Строгий взгляд Дижу явственно свидетельствовал о том, что юноше в жизни уже порядком досталось. Куда больше, чем остальным вместе взятым. И плевать он хотел на сию компанию.
К тому же Дижу совсем не походил на того человека, что быстро позабудет жестокую экзекуцию. Может, и вообще никогда не простит, до конца жизни ненавидеть их всех будет.
Кем же он был, сей Дижу? Откуда он вообще? И куда собирался отправиться, когда попытался сбежать?
Верно, сейчас настало время спросить Дижу об этом. Хватит тут исповедовать Великое Молчание.
Только требуется подход правильный к Дижу подобрать.
Фаддей закутался в попону, обхватил коленки руками. С видимым равнодушием поглядывал Булгарин на огромный сосновый чурбак, брошенный в огонь.
– Ты чему-нибудь учился? – спросил он Дижу с деланным безразличием.
Дижу вскинул на него глаза, глянул недоверчиво. А потом медленно опустил взгляд.
– Я – кузнец, – помолчав, проговорил он.