— К вам движется колонна грузовиков, товарищ майор.

— Слишком поздно, товарищ генерал.

— Никогда не поздно, — рявкнул Зиновьев. Прозвучало, как крик души. — Пушкин покинете за пять минут до вступления в город немецких войск.

— Мы не можем. Чтобы как следует разобрать комнату, требуется минимум для три или четыре. У нас нет для этого времени. Через три часа мы покинем Екатерининский дворец. У меня сердце обливается кровью, товарищ генерал, но этим я не могу остановить немцев.

Зиновьев положил трубку. Вошел его адъютант Ковалёв и доложил о посетителе.

— Девица какая-то, — сказал он и покачал головой. — На ней немецкая шинель и форма сестры Красного креста. Нашли в лесу, в землянке, говорит по-русски и требует, чтобы с ней поговорил генерал.

— Шпионка, Игорь Иванович? — генерал Зиновьев прижал подбородок к воротнику кителя. — Зачем её привели? Где она?

— Ждёт за дверью.

— Расстрелять!

— Поговорили бы вы с ней сначала, товарищ генерал. Она знает, что её ждёт, но…

— Ладно, пусть войдёт.

Там, в лесу, незадолго до того, как младший лейтенант Вехов хотел выстрелом разнести голову девушки, произошло нечто неожиданное. Шпионка лишь сказала: «Речь идёт о Янтарной комнате», и это короткое предложение полностью изменило ситуацию. Вехов опустил пистолет и несколько раз сглотнул, будто в горле пересохло. Потом покосился на Золотвина и других красноармейцев, столпившихся вокруг в ожидании казни, и решил не показывать слабости и прежде всего сострадания.

— Ну ладно! — хрипло сказал он. — Какая разница — сейчас или через пару часов? Тебя всё равно расстреляют! Золотвин и Никитин, доставьте её к командующему.

Он даже рискнул и выделил в их распоряжение грузовик, хотя за такое генерал Зиновьев мог и устроить нагоняй. Янтарная комната — эти слова подействовали, как заклинание. Если и правда шпионка как-то связана с Янтарной комнатой, то Зиновьев должен её выслушать, а потом решить, как с ней поступить.

— Если вздумаешь сбежать… — решил предупредить он, но девушка лишь покачала головой.

Рана на ее голове перестала кровоточить, на лбу запеклась красная корка.

— С какой стати мне бежать, товарищ?

— Я тебе не товарищ, шлюха! — выругался Вехов. — Ты вообще знаешь, что такое товарищ?! Это — честь! Не марай мою честь…

После этих слов он ударил девушку с такой силой, что ее голова мотнулась в сторону, и Золотвину показалось, будто она оторвётся от шеи. Показав этим ударом свою подлинную сущность, Вехов развернулся и подошёл к лежащей на боку машине со сломанной осью, приняв решение ехать в Пушкин. Эти восемь машин уже никому не были там нужны, но младший лейтенант Вехов об этом еще не знал.

Он приказал запустить моторы, сел в кабину первого грузовика, и после длинного гудка колонна двинулась в путь.

Вехов не знал о том неприятном факте, что едет прямо навстречу наступающим немецким частям.

Дверь рабочего кабинета Зиновьева открылась, адъютант Ковалёв кивнул, и девушка вошла. Выглядела она в точности так же, какой ее нашел Вехов — платье не стало чище.

Зиновьев презрительно поморщился и жестом велел ей не подходить ближе. Ему почудился запах плесени и гнили, но больше всего поразил вид этой девицы: шинель, платье сестры Красного креста, сальные космы волос, лицо с широкими скулами, ноги в толстых чулках и крепких ботинках. «Интересно, как она будет выглядеть, если её отмыть? — подумал он. — Снять с неё это кошмарное платье, причесать, может даже подкрасить? Наверняка из-под этой грязи появилась бы красавица».

— Что дальше? — спросил он не слишком дружелюбно. — Хотите сделать признание? Вы понимаете по-русски?

— Это мой родной язык. — Девушка посмотрела на Ковалёва. — Могу я снять шинель? Здесь очень жарко. Я её надела, потому что в землянке было холодно.

— Ты сотрудничаешь с немцами, верно?! — холодно спросил Зиновьев. — И хотела перейти к фашистам!

— Я хотела дождаться, пока они пройдут. Немцы будут здесь через пару дней…

— А, ты хорошо информирована. — Генерал повернулся к адъютанту. — Она хотела дождаться, пока они пройдут. Ещё один способ перейти на сторону противника.

Он снова посмотрел на девушку.

— И почему в таком случае ты здесь? Надеешься, что я тебя пожалею? Это глупо, ведь ты враг народа.

— Меня зовут Яна Петровна Роговская.

— Имя настоящее?

— Настоящее. Моего отца звали Пётр Борисович Роговский.

Генерал коротко, еле заметно вздрогнул. Он наклонился над столом и снова внимательно осмотрел девушку сверху донизу. «Маловероятно, — подумал он. — Это наверняка наглая ложь».

— Роговский? Эксперт по живописи девятнадцатого столетия в Эрмитаже?

— Да, это мой отец. — Она сняла шинель, бросила её на пол и стояла теперь перед Зиновьевым в одежде немецкой медсестры. Без грязной, бесформенной шинели она выглядела по-другому, даже в заляпанном платье. У неё была хорошая фигура со стройными бёдрами и отчётливо обозначенными выпуклостями под платьем и нагрудником передника. — Три месяца назад он умер от сердечного приступа. Не смог пережить нападения немцев на нашу страну.

Генерал Зиновьев сложил руки над картой Ленинграда и окрестностей. Конечно, он знал Роговского, и раза три виделся и разговаривал с известным специалистом. Один раз — когда он благоговейно сидел перед картиной Тициана, второй раз — в зале импрессионистов, а последний — перед Леонардо да Винчи. Они разговаривали о картинах и их гениальных мастерах. Разве в такой беседе может зайти речь о дочери по имени Яна?

— Продолжай, — сказал Зиновьев чуть мягче. — Чего дочь Роговского хочет от немцев?

— Я собираюсь выйти замуж за Николая Вахтеровского.

— Мне это имя ни о чём не говорит.

— Это сын Михаила Игоревича Вахтеровского.

— Я его не знаю.

— Его настоящее имя Михаил Вахтер. Он смотритель Янтарной комнаты в Пушкине.

Зиновьев подался вперёд и навис над картой, как для прыжка, под глазом дернулась мышца.

— Присматривал за Янтарной комнатой? — Голос генерала прозвучал громче обычного, и Ковалёв обратил на это внимание.

— Я должна всё вам рассказать, товарищ генерал.

Яна огляделась. У неё вдруг подогнулись колени, и она едва устояла на ногах.

«Он поверил мне, — подумала она, схватившись за Ковалёва. — Меня не расстреляют, я выживу и выполню свой долг».

Генерал, письменный стол, окна, лепнина на стенах и потолке закружились перед ее глазами. Прежде чем Зиновьев успел среагировать, она отпустила Ковалёва, потянулась к стоящему рядом позолоченному креслу, обтянутому красной парчой, и рухнула в него.

— Это длинная история, — сказала она, стараясь, несмотря на слабость, говорить отчётливо. — Наследие, которому уже двести двадцать пять лет.

— Рассказывайте, Яна Петровна. — Зиновьев подал знак Ковалёву. — Принеси водки и чего-нибудь закусить, быстро.

Ковалёв кивнул, развернулся кругом и вышел. «Что происходит? — задумался он, когда подозвал ординарца и передал ему поручение генерала. — Почему вдруг всё изменилось? Она была в немецкой шинели, пряталась в землянке. Да будь она хоть дочкой Сталина, если она перебежала к врагу, её нужно расстрелять».

— По нашему плану я должна была переждать немцев, — сказала Яна и прислонилась головой к обтянутой шелком спинке. — Николай уехал в Ленинград, чтобы защищать город. Ему двадцать три года…

— А вам, Яна?

— Девятнадцать. Мы познакомились два года назад, когда Николай с отцом осматривали в Эрмитаже янтарный шкаф. Мы сразу полюбили друг друга, и папа тут же согласился, когда узнал, кто такой Михаил Вахтер, отец Николая. Год мы прожили вместе в Пушкине, в боковом флигеле Екатерининского дворца, там со времён императрицы Елизаветы живёт семья Вахтеровских, такую фамилию они носят уже двести двадцать пять лет.

Она закрыла глаза. То, что её не расстреляют, потрясло Яну больше всего. Ей хотелось заплакать, но только дрожь во всем теле выдавала её состояние.

— А тут вдруг немцы оказались под Пушкиным. Отец Николая это предполагал, был уверен, уже когда немцы захватили озеро Ильмень и Новгород, прошли Лугу и повернули у Волхова на Ленинград. «Они не пощадят Пушкин, — сказал он тогда. — Утащат Янтарную комнату, и никто не узнает, куда она подевалась. Мы потеряем ее навсегда. Почему ее не вывозят?» Он звонил и трижды ездил в Ленинград, но там все были заняты спасением ценностей Эрмитажа и других музеев, которые прятали в подвалах Исаакиевского собора. Когда они приехали в Пушкин, было уже поздно. Немцы двигались быстрее. Успели вывезти только картины, скульптуры, мебель, книги, ковры и фарфор. На Янтарную комнату времени не осталось.