В детстве Конрад был свидетелем её невинных игр, и со времени замужества он с сокрушением сердца разделял её страдания. Нередко он стоял вдали и с грустью долго смотрел на свою повелительницу, а иногда, когда она жаловалась на своё горе, он ободрял и внушал ей терпение; когда ею овладевало отчаяние, Конраду удавалось возбуждать в ней надежду.

Когда Шарлота изложила ему своё великое предприятие, Конрад стоял, понурив голову, и молчал.

   — Отчего ты ничего не говоришь, любезный Конрад? — спросила его царевна.

   — Ваше высочество, — отвечал Конрад, — мысль эта ужасна: вы, привыкшая при польском короле к придворному блеску и утончённой роскоши, обществу развитых людей, вы решились поселиться между дикими племенами американских индейцев в неизвестных степях неведомой части света.

   — Жизнь, спокойствие, свобода и бедность приятнее, чем печаль, покрытая золотом и шёлком. Конрад! Я хочу спасти свою жизнь, предпочитаешь ли ты последовать за моим гробом или идти со мной в другую страну света? Убежим, Конрад! Я перестану быть царевной, я буду твоей дочерью и буду называть тебя отцом. Мы будем жить в уединении, где-нибудь в укромном углу, без горя и страданий. Что привязывает тебя к Петербургу?

   — Ничего! — воскликнул Конрад и упал перед царевной на колени, прижал её руку к своим губам и поклялся ей в преданности до гроба.

Конрад вышел в отставку, чтобы вдали от Петербурга подготовить бегство царевны, не вызывая подозрений своим исчезновением.

Эмилия Штанге происходила из бедного ганноверского дворянского семейства, была чрезвычайно привязана к Шарлоте и оставила за границей жениха, молодого офицера, потому что не хотела разлучаться с Шарлотой с которой она выросла вместе. Преданность Эмилии к царевне увеличилась но мере тога, как последняя всё больше подвергалась жестокостям мужа.

Когда Шарлота заболела и врачи посчитали её болезнь опасной, горе Эмилии не знало границ; она сама слегла в постель от страха лишиться своей обожаемой покровительницы. По совету графини Остфризской царевна решила посвятить её в свою тайну и взять с собой, если она согласится разделить с ней её судьбу.

Графиня предупредила Эмилию и открыла намерения Шарлоты. Девушка, не колеблясь ни одной секунды, пошла к царевне, бросилась к ногам её, поцеловала её руки и поклялась не оставлять её до гроба. Её глаза были полны слёз.

Эмилия вздохнула, подняла свои прекрасные мокрые глаза к небу и, с трудом переводя дыхание, пробормотала: «Верна вам навеки, вечно!»

X

Все посвящённые в тайну царевны совещались вместе и приступили к осуществлению задуманного предприятия. Графиня снабдила царевну денежными переводами разных банков иностранных городов. Конрад также собрал порядочную сумму денег. У самой царевны были принадлежавшие ей бриллианты и драгоценные вещи, привезённые из родительского дома.

Царевна легла в постель и сказалась больной, посланных ей от царя врачей она не приняла, говоря, что желает умереть, она проливала горькие непритворные слёзы, прощаясь со своими детьми, с которыми ей суждено было расстаться навсегда. Она, как умирающая, прощалась со всеми окружающими её придворными и наконец пожелала видеть царя. Пётр приехал. И выше мы описали последнюю встречу царя со своей невесткой. После его отъезда в комнату больной никого не пускали, кроме преданных ей людей, содействовавших её предстоящему бегству.

Одна случайность облегчила задуманное ими предприятие. В немецком штате царевны находилась очень старая графиня Кэнигсмарк, мать графа Морица, маршала саксонского, которая всегда была искренно предана дому Вольфенбютельскому; она с самого детства Шарлоты любила её как родную дочь, и когда принцесса вышла замуж за Алексея Петровича, графиня Кэнигсмарк, не желая, чтобы молодая неопытная принцесса была одна, без неё, далеко от родины, при дворе чужой страны, решилась посвятить Шарлоте свою материнскую заботливость и сопровождать её в Петербург. Но старая графиня в скором времени начала чувствовать вредное влияние сурового климата приморской столицы России. Она начала хворать и почти никогда не выходила. Её в Петербурге никто из придворных и знатных не знал. Графиня Остфризская, с которой она была дружна уже в Германии, в последнее время взяла её к себе, чтобы заботиться о больной своей соотечественнице. Старушка, однако, не поправлялась, болезнь её усиливалась, и за три дня перед тем, как царевна должна была бежать, больная графиня отдала Богу душу. У графини Остфризской блеснула мысль воспользоваться этой случайностью: «Что, если я своей умершей соотечественнице доставлю великую честь быть погребённой с царскими почестями и большой пышностью? Она меня поблагодарит за это на том свете, а царевне облегчу этим её бегство». Ухватившись за эту мысль, графиня в следующую ночью велела тайно перенести труп умершей графини в комнату царевны, где его положили в гроб, который был приготовлен для мнимоумирающей царевны. Гроб тотчас заколотили, так как царевна перед своей мнимой смертью выразила желание, чтобы её тело не выставляли для публики. К вечеру распространили слух о смерти царевны. Затем Шарлота, переодетая в платье графини Остфризской, с опущенной вуалью, ушла с Эмилией в дом графини, откуда они ночью, переодетые в мужское крестьянское платье, вышли из города в окрестный лес; там их ждал Конрад с запряжённой в сани парой крепких лошадей. В этот день выпало много снега, но погода была тихая. Конрад сел на козлы и гнал лошадей сколько было сил. Беглецы хранили глубокое молчание, все дрожали и боялись погони. Милая, застенчивая Эмилия боязливо прижималась к Шарлоте. Она внутренно была чрезвычайно счастлива, что сделалась необходимой любимой ею принцессе. Шарлота с любовью жала руку Эмилии. В восторге от этой ласки девушка тихо сказала:

   — О моя принцесса, моя принцесса, как я вас люблю, как охотно я умерла бы за вас!

   — Тише, Эмилия, — отвечала Шарлота, — я больше не принцесса, я больше не царевна! Не забывай своей роли! Называй меня твоим другом, твоей сестрой, теперь я равная с тобой.

С этими словами Шарлота обняла счастливую девушку и с трудом уговорила её сделать то же самое. Эмилия покраснела, и волнение груди обнаружило борьбу её любви с привычным почтением к высокой особе.

После длинной ночи наконец появилась утренняя заря. Беглецы ехали через густой дикий лес. Усталые лошади бежали медленнее, но скоро путники достигли в полумраке бедной уединённой хижины. Здесь Конрад остановился. Дамы вошли в хижину, где их гостеприимно встретили старик со старухой. Конрад представил им своих переодетых в мужское платье спутниц как своих двух сыновей.

Шарлота была поражена тихой, безмятежной жизнью обитателей хижины. Они жили в ней безвыходно много лет, только по воскресеньям отправлялись в ближайшую сельскую церковь помолиться Богу и выстоять обедню. Отец старик и сын, молодой парень, изготовляли деревянную посуду, продавали её и на вырученные деньги покупали себе платья и разные вещи, необходимые для их убогого хозяйства. Они не знали треволнений богатых и важных людей. Царевну очаровали тихое довольство и спокойствие этих бедняков. Всё, чего желали они, всегда находилось около собственной хижины. Им неизвестны были блеск и роскошь, ни скорбь великих людей; они не знали тех тревог, которые сотрясали суетливый мир. Шарлота завидовала счастью, царствовавшему в этой убогой хижине.

Между тем, как Конрад заботился о лошадях, Эмилия приготовляла простой, но вкусный ужин. Шарлота удивлялась её проворству и умелости: она хвалила и целовала её.

   — Подобно этим старикам, — сказала Шарлота, — мы также, в далёких странах, устроим себе уютный уголок; мы будем в нём счастливы. Там мы будем жить мирно, не будем видеть рабского почитания двуличных царедворцев, не будем слышать льстивых речей эгоистических лизоблюдов. Не будем слышать об изменах, ссорах и интригах, которыми волнуются в домах знатных. Честолюбие и суета не будут проникать к нам через порог нашего мирного жилища. Утренняя и вечерняя заря будут служить нам вестниками ясного или пасмурного дня. Лес будет нашей оперной залой, горы и океан — нашими зрелищами, беспредельное небо — нашей церковью. Милая Эмилия, можешь ли ты восторгаться со мной надеждой на такое невыразимое счастье?