Земля значительно реже, но все еще продолжала трястись. В поле, куда выбрался Дикки, мелькали бумажные фонари. Люди искали своих родных. Часто слышались заунывные полоумные крики.

С юга по небу двигались черные тяжелые тучи. Люди приняли их за грозовые и спешно начали устраивать прикрытие из досок и жестяных листов, сорванных с крыш. Но тревога оказалась напрасной. Тучи были сгустками дыма от пожарища.

У одного китайца Дикки купил пучок моркови. Он съел ее, забрался в длинный ящик и, не обращая внимания на шум, заснул.

Утро 2-го сентября завоевало симпатии Дикки ласковостью солнца и голубизной неба.

— Точка, — подумал он, — сегодня я должен отправиться дальше.

Нигде и ни у кого в поле не было воды. Позже она появилась у всех. В городе было много ледников. Кое-как Дикки отмыл грязь с рук и с лица, отряхнулся, пожалел о своей кепке и пошел в город.

Там шла хитрая, серьезная борьба за пищу и лед. Водопровод сломался и пресной воды, утоляющей жажду, достать было очень трудно. Дикки усмехнулся, увидев свалку у остатков дома французского консульства из-за льда из холодильника.

В городе ничего не изменилось к лучшему. Только крепче пахло жареным. От дыма и запаха в глазах ходили неприятный крути. Дикки решил обратить свое внимание на овощи и вернулся в предместье. Там, в огородах, воздух был свежее и люди, особенно ребята и женщины, тщательно рылись в земле, вспахивая ее и извлекая пучки моркови, свеклы и лука.

Подкрепившись таким меню, Дикки приободрился. Он подумал о том, что перед поисками товарища М. ему можно кой-что поснимать и опять пошел в город. Совершенно случайно он нашел уцелевший гастрономический магазин. Маленький домик оказался перерубленным пополам каменной стеной и со всех концов заваленным кирпичами, стеклом и трупами. Но оставался маленький проход, откуда Дикки почуял очень вкусный запах и полез в эту дыру. В одной половине магазина он увидел раздавленного японца. В другой никого из мертвецов, но кучу всякой гастрономии. Он не стеснялся, чувствовал себя, как дома, набрал полные карманы тартинок и завязал в небольшой узелок запас провизии.

Чтобы пробраться к лавке, нужно было пересечь метров тридцать нагроможденных развалин.

Дикки побежал на Блеф к холодильнику, у которого шла свалка из-за кусочка, льда и повел людей за собой к лавке.

Толпа возилась над обломками. Дикки пригласил несколько человек, говоривших по-английски, организовать правильную раздачу продовольствия.

После недолгих переговоров все согласились и выбрали представителей, которые прошли внутрь, учли количество продуктов и стали их распределять. Со стороны подходили новые группы голодных людей. Дикки пошел дальше.

Встречавшиеся по городу люди представляли самое неожиданное зрелище. Каждый оставался в той одежде, в которой его застала катастрофа.

Попадались полунагие женщины и малоодетые, мягко выражаясь, мужчины. Какой-нибудь длинноногий англичанин горделиво расхаживал в коротеньких трусиках и в очках. Желтые щеголяли в изодранных кимоно.

Недалеко от пристани, в квартале гейш, особенно много женщин, испуганных и неодетых, слонялось у развалившихся домиков.

Наконец, на Блефе Дикки встретил знакомого организатора международного комитета пропаганды среди моряков, огромного рыжего ирландца — О’Прэн.

— Ба, парень! — крикнул он Дикки. — Как тебя занесла судьба и если уж занесла, то почему ты не потрясся?!

— Старина Прэн! — Я ехал в Совьет Рошен и остановился в «Ориентале». — Дикки показал в неопределенную пылавшую кучу. — Ну, и повертелся, как кусок мяса на вертеле. А как ты?

— Я? Да, как видишь, ничего, вывезло!

Они прошли к морю.

Прэн рассказал Дикки про кошмары, которые творились внизу, на Майн-стрит. Вся улица провалилась в несколько минут и со всех концов с суши загорелась. Люди бросились к пристани. На берегу невозможно было стоять. Ураганный ветер гнал огонь и дым к толпе. Люди не выдержали и начали кидаться в море на баржи, сампаны и даже отдельные бревна.

Как раз в это время загорелись прибрежные баки с нефтью и маслянистая жидкость потекла к морю и, волнами прибиваемая обратно, захватила в свои тиски мелкие суденышки, лес, баржи и лодки.

Тем временем огонь расползался и пополз по морю к берегу. Народ в паническом страхе подался обратно, но оттуда ветер гнал дым и пламя. Люди бежали во все стороны, давя друг друга.

Те, которые нашли прибежище в деревянных морских посудинах, раскаялись в своем поступке. Они были не настолько близко от берега, чтобы вернуться на него, а кругом на две, три мили горело море и все, что было на нем.

Воздух наполнился новыми ужасными воплями, новый дым, с примесью жареного человеческого мяса, обволакивал людей.

— Это противно, как перегорелая шерсть! — сказал Дикки.

— Да, старина, — ответил О’Прэн, — но ты не был в кварталах рабочих и не видел, что делается в профессиональных союзах.

— Что же там? По-моему, хуже, чем здесь, не может быть нигде!

— Хуже, да, но подлее…

О’Прэн повел Дикки к рабочим кварталам Иокогамы.

Не дойдя до них, они встретили полицейских, подлых японских полицейских, джэпов с кургузыми злыми лицами. Полицейские с оружием в руках шныряли по развалинам и подозрительно разглядывали всякого проходившего. Они не только ходили открыто, они скрывались в развалинах, прятались за свернутыми ветром столбами и за скрюченными жестяными вывесками.

Полиция радовалась возможности разделаться с рабочими организациями. Она провоцировала пожары, как поджоги, и выдавала их за работу корейцев.

Начальник полиции получил директиву свыше воспользоваться землетрясением, как поводом к принятию решительных мер.

Быстрое развитие Японии из азиатского государства в передовую капиталистическую державу, создало внутри страны массу противоречий. С одной стороны, у власти ближайшими советниками Микадо оставались аристократические фамилии, принадлежащие четырем кланам древних земельных собственников, с другой — быстро народилась из мелкого дворянства, самураев, промышленная буржуазия и, в связи с появлением городов, фабрик и заводов, — пролетариат, пришедший из голодной, измученной, непосильной арендой и адским трудом деревни.

Молодая японская буржуазия, такая же алчная и жадная к прибылям, как и всякая другая, выжимала соки из рабочих, привлекая на фабрики женщин и детей. На многих производствах процент женщин и детей оставил далеко позади себя процентный состав рабочих мужчин.

В то же время японские предприниматели понижали заработную плату рабочим, выплачивая своим акционерам дивиденды на сто и более процентов.

Рабочая семья в пять человек, работая круглый год в десять рук, получала меньше двух тысяч иен и голодала.

Свирепые рисовые беспорядки, когда рабочие, не выдержав, вышли на улицы требовать прожиточного минимума и восьмичасового рабочего дня, заставили капиталистов принять меры и на профессиональные союзы и политические партии посыпались гонения и всевозможные запреты. Часть особенно энергичных работников была объявлена вне закона и им пришлось бежать в Россию, Китай и Америку.

Рыжий Прэн напрасно пошел с Дикки в рабочий квартал. Такой великолепный ирландец, как Прэн, был знаком ищейкам Иокогамы так же хорошо, как крысам из Скотланд-ярда в Лондоне и Бюро Международной Охранки Нью-Йорка. Пуля японского полисмена пробила его славную огненную башку. Бедный рыжий Прэн! Дикки на первых порах не понял, в чем, собственно, дело, но когда вторая пуля пролетела под фалдой его пиджака, он метнулся влево, затем, не обращая внимания на пулю, пробившую ему правый подол пиджака, юркнул под какую-то балку и, наконец, выскочил к развалинам кирпичного дома и к трупу женщины с обуглившимися руками и почерневшим младенцем. Спереди, за стеной, Дикки слышал разговоры, крики, смех и стрельбу.

Дикки узнал смех; наглый, нехороший смех издевающихся людей. Он осмотрелся. Перед ним стояла стена. Вернее, две, — с небольшим промежутком в фут. Стена, находившаяся с его стороны, была устойчивее и шире. По ней Дикки кое-как влез наверх и посмотрел вниз, скрываясь за кирпичным выступом.