— В этом виноват я, — тихо ответил командир полка и, встав с топчана, подошел к нам. — Не хотел раньше времени портить вам настроение. Достаточно и того, что я четыре ночи не спал, а вы хорошо отдохнули.

— Но у нас аэродром занесло, отдых может выйти боком, — заметил Сачков. — Мы бы стали очищать аэродром.

— Пробовали. Не очистка получилась, а снегозадержание. Перебросишь лопату, а через минуту на этом месте — сугроб. — Владимир Степанович устало обвел летчиков взглядом: — Обстановка ясна?

— Ясна, — раздались подавленные голоса.

— А теперь идите по самолетам и помогите техникам очистить стоянки от снега, а то и на взлет не вырулить.

Кругом уже прояснилось. Ослепительно пылает полуденное солнце, пылает небо, пылают самолеты, пылают замасленные на техниках куртки — все горит солнцем, слепя глаза. И тишина какая-то ослепительная, тревожная. Техники и механики понимали опасность и, быстро очистив самолеты от снега, привели их в полную готовность. От самолетов уже пролегли узкие дорожки на летное поле. Все спешили оживить аэродром. Я только успел осмотреть стоянку самолетов, как получил распоряжение от командира полка:

— Немедленно иди и осмотри подготовленную полосу и прикинь: можно ли с нее взлететь. Подозрительно странно прервалась связь со штабом дивизии и корпуса. Боюсь — это не случайно. Бандеровцы и немцы, наверно, действуют заодно.

Для безопасности взлета подготовленная дорожка была еще коротка.

— Сколько метров еще не хватает? — спросил Василяка.

— Метров пятьдесят-семьдесят.

— Ждать нельзя. Я уже отдал распоряжение Мелашенко и Руденко подняться на прикрытие аэродрома. С их самолетов я приказал слить половину бензина. Летчики опытные — на облегченных машинах должны взлететь. Иди на полосу и выпусти их.

Поднимая снежные буруны, два «яка» вырулили на старт. Я взглянул на свои ручные часы. Было ровно три часа дня. Я махнул флажком. Первым начал разбег истребитель Архипа Мелашенко, за ним — Михаила Руденко. Оба самолета, спущенные с тормозов, хотя и резво рванулись с места, но остатки снега все же тормозили набор скорости. С тревогой смотрю на них. Успеют или не успеют оторваться от сугробов? Нет — сгорят. Ох, и долго же они бегут… Бремя застыло. Сугробы уже перед носами взлетающих истребителей. Архип, неужели не сумеешь? И вот самолет наскочил на снег. Снежным облаком окутался и «як» Михаила. Оба истребителя скрылись в бурлящей пене снега. Все. Конец!..

Жду появления черного дыма и огня. На взлетах моторы всегда работают на полную мощность. В таких случаях истребители, как правило, переворачиваются и сгорают. Сейчас же оба «яка», словно задыхаясь, вяло высунули носы из снежного буруна и медленно, оставляя его позади, вырисовывались на прозрачной западной синеве неба.

Взлетели удачно. Через две-три минуты они будут на высоте, и тогда мы уже не пленники снежного заноса, в случае вражеского налета сумеем постоять за себя.

Довольный, радостный гляжу на истребителей, уходящих ввысь. Но почему их трое? Взлетели же двое… Появился еще четвертый. Черт побери, да это же, кажется, с черными крестами? «Фоккеры»!..

И тут только дошло до меня: то, чего мы боялись, — случилось. Под шум взлетающих «яков» вражеские истребители подкрались незамеченными и уже берут в прицел Мелашенко и Руденко. Видит ли все это Василяка, находящийся у командной радиостанции? Успеет ли предупредить летчиков об опасности, ведь они уже могут отвернуться от огня «фоккеров»?

Хотя я и находился на земле, но мысли были в воздухе и по привычке без промедления окинул взглядом синеву. Над головой рой бомб и самолетов. Юго-восточ-нее небо тоже все черно от «фоккеров» и «мессершмит-тов».

Враг действовал продуманно. Одна группа — ударная — обрушилась на аэродром, вторая — группа прикрытия — охраняет ее от истребителей, которые могут прийти нам на помощь с других аэродромов. Только этой помощи не будет: бандеровцы нарушили связь и сейчас нам нечем вызывать соседей. Вся надежда на взлетевшую пару. И только я хотел взглянуть, что с ней, как раздался грохот. Землю вышибло из-под ног. Смутно догадываюсь, что меня швырнуло взрывной волной. Пытаюсь открыть глаза. Как будто удалось, а все равно темно. Что такое? Руки потянулись к лицу, но кто-то их не пускает, держит. Рывок! И я на ногах, в сугробе. Вон что — головой меня бросило в снег…

Кругом стоял вой моторов, стрельба, рвались бомбы, и всюду дождь снарядов и пуль. Людей не видно. Они спрятались в щель, а кто не успел, те прилипли к земле, ища в ней защиту.

На взлетной полосе темнеют пятна. Это воронки от бомб.

Враг закупорил летное поле и поливал из пушек и пулеметов стоянку самолетов. Где Мелашенко и Руденко? В воздухе вижу только один «як», и то он, выпуская хлопья дыма, планирует на аэродром. К нему сзади тянутся белые жгуты. Это добивают его два « мессершмитта ».

Бах, бах, бах… Вокруг меня свистят снаряды и пули, дымит снег. Что-то стукнуло в шею и обожгло. Я стою на снегу в черном реглане. Мишень. «Очумел, что ли?» — выругал себя и, нырнув в сугроб, как крот, заработал руками, чтобы зарыться в снег.

Прижавшись к земле, лежу под снегом и прислушиваюсь. Разрывов бомб уже не слышно, зато усилился; пронизывающий тело и душу вой вражеских моторов и торопливый говор пушек и пулеметов. Но что делать? Ждать. Только ждать. Но, ничего не видя, лежать и ждать, когда окончится весь этот ад, стало просто невмоготу. Подобно цыпленку в яйце, пробил головой снежный панцирь и высунулся в кипящий огнем мир. Что-то красно-черное сыпалось на меня. Да это же горящий самолет! И я не успел ни о чем подумать, не успел испугаться, как инстинкт самосохранения снарядом выбросил мое тело из маскировочного убежища. И на то место, где я лежал, шлепнулся на живот самолет, объятый пламенем. То ли от удара, то ли от снега, а может, и от того и от другого, огонь погас. Машина, пробороздив немного землю, остановилась. Это был «як» Мелашенко. Летчик мгновенно выскочил из кабины и, отбежав в сторону, спрятался в снег.

Теперь истребители противника, став над аэродромом в круг, методично рвут огнем и металлом все, что попадается им на глаза.