Быть может все было бы для Лейна иначе, узнай он, что мать их жива и как она в действительности поступила с их отцом и их братом, но что бы было с ним, узнай он правду? Сейчас в нем теплиться обида и жажда любви, а что было бы в нем узнай он правду? Не страдал бы он подобно Стену, а может быть еще сильнее? Возможно он любил бы отца и лучше понимал его, но мог бы он не испытывать ненависти ко всему этому миру, зная, что мать бросила их, что та которую он считал почти святой предала их?
Когда-то давно от одной лишь мысли о том, что будет в сердце сына нутро Стена содрогалось, поэтому все было так как есть. Но защищая Лейна от одной беды, он отдал его в руки другой.
Теперь же, он был не просто хуже матери. Теперь Стен разрушил важную часть жизни Лейна, он бесцеремонно влез туда, куда никто не хотел его допускать, воспользовавшись своим положением, он обернул против Лейна его доверие. Он предал сына, ради каких-то правил, придуманных им самим.
Лейн не понимал по настоящему, что его наставник арестован не за то, что учил их и не за то, что показал им печати, а за то, что сам вызывал тьму, за то, что нарушал естественный ход борьбы в пользу противника. Стен не успел все по настоящему объяснить, да и стоит признать, что сил для объяснений он тоже не имел, однако как все подростки, да и как все люди в большинстве своем, Лейн заполнил незнание своими мыслями. Теперь его отец был тем, кто предал его и именно он, по мнению Лейна был во всем виноват, именно он стал виновником всех возможных бед и той мишенью в которую Лейн собирался выпустить все свое недовольство, разочарование и скрытую боль.
Он был готов ненавидеть, он жаждал призирать. Спокойное лицо отца лишь раздражало его. Стена явно не волновал язвительный сарказм сына, да и вообще он держался так, словно его ничего не волнует. Ведь одного взгляда Лейна было достаточно, чтобы его расслабившаяся натура вновь облачилась в крепкие доспехи самообладания.
Он сделал вид, что совсем ничего не слышал, направляясь к лестнице.
- Эй! - еще более гневно воскликнул Лейн. - Что уже даже говорить со мной не станешь, высокомерный предатель!
Лейну все было не понятно, каким же богом возомнил себя отец, если смеет так самоуверенно судить людей? Что же этот безродный сын лесоруба о себе думал, говоря с людьми подобным тоном? Столь высокомерно игнорируя его - родного сына? Для Лейна ни о чем не говорило звание экзорциста первого ранга, должность главы экзархата и даже несколько боевых орденов, которыми был награжден его отец. Для него это был смертный, копающийся в бумажках и изредка отправляющийся на некоторые задания. Это был просто упрямец, живший по своим законам и желающий этим законам подчинить всех. Точно так же, как Стен был мягок и внимателен к Лейну, точно так же гордый Лейн со своим воспаленным самолюбием чувствовал себя ущемленным. Сила отца и его уверенная рука, старающаяся направить сына, была для своенравного Лейна подобна гнетущему бичу, зависшему над головой. Ему все казалось, что его пытаются подчинить, что им хотят управлять. И кто? Тот, кто не обладает ничем особенным, чтобы стоять выше других.
Спокойствие Стена теперь било по самолюбию еще сильнее. Лейн буквально видел, как плевать отцу на последствия его поступка для него, для Лейна, как плевать ему теперь на его гнев и его уязвленную гордость.
И в этом он во многом был прав, Стен едва ли думал об этом, беспокоясь о вещах более важных и глубоких.
- Я уложу Артэма и тогда поговорим, - только и сказал он сыну, чувствуя, как ему все труднее держать себя в руках.
Он действительно спешил уложить спящего сына в теплую постель и мирно поцеловать его в лоб, как он делал это обычно. Но покоя его сердцу сегодня было не видать.
Когда-то он сам долго спорил с отцом, не имея понимания, но никогда не смел говорить с ним подобным тоном, или быть может ему теперь так казалось. Но все же он уважал своего отца, простого безграмотного, действительно не способного понять ни стремления к учению в сердце Стена, ни его тягу к вступлению в инквизицию. Он хорошо помнил, как все пытался убедить своих родителей, и как, не справившись, просто пошел наперекор их воле, тем путем, который избрал много позже вновь став частью собственной семьи. Но все же не был Лейном и хотя ему казалось, что он хоть немного понимает его, пройдя свой путь, он понимал слишком мало. Его сын никогда не знал голода, он не работал с раннего детства чтобы помочь отцу прокормить слабую мать. Он же помогал, как мог, хотя Стен и не считал это за помощь, ведь этого было слишком мало, но он старался. Да, к его десятилетию у них уже был хороший дом и они не мерзли зимами в небольших лачугах, но в отличие от Лейна он никогда не знал что такое слуги, зато знал, что такое учиться на голодный желудок, что такое розги и почему работать это тяжело.
При всей схожести характеров Стен был сыном неграмотного лесоруба, да доброго и достойного, а главное честного человека, а это одно из главных достоинств неграмотных работяг. Стен был из низов всего добившийся честной службой и годами трудов. Он привык, что рассчитывать он может только на себя и что для своих же товарищей он чернь, и хотя многое изменилось, все возможные зачатки гордыни были в нем уничтожены в годы юности, а теперь он словно и вовсе ее не имел, живя лишь строгим судом самого себя.
И вот спустя годы, Стену от этой строгости было слишком сложно. Это невыносимо прощать другим то, чего себе не посмел бы позволить даже в мыслях. От этого Стену впервые было тягостно отцовство. И предстоящий разговор с Лейном ставил его в тупик. Он не мог быть суров, ибо считал по собственной шкуре, что это не лучший из вариантов, но и мягким он быть не мог, ибо Лейн не просто был не прав по отношению к нему самому, он был опасно не прав в самом своем состоянии.
Только теперь Стен действительно понимал, что не подумал должным образом о сыне, решая глобальные задачи и спасая его от сложных глобальных проблем, он позабыл, что сын его еще мальчишка, совершенно не отесанный жизнью и опытом.
Как просто в этом мире быть жертвой и как же сложно осознавать и признавать всю глубину своей вины, какой бы не была вина другого.
Над этим Стен никогда не думал, но, строго судя себя, не будучи жертвой, оставался вечным подсудимым собственной совести. И теперь, он не имел склонности замечать направленного гнева сына, острее примечая его боль и переживания, от того совсем не защищаясь он хотел помочь, чувствуя даже вину за ту слабость и усталость что могла ему нынче помешать.
И сидя у постели Артэма он предпочел бы провалиться куда-нибудь, но не разговаривать сейчас с Лейном. Он не чувствовал в себе сил для подобного разговора. Он знал, что его выдержка сегодня практически исчерпала себя, а разум уже терял способность искать решения, но он знал и еще одно: юношеские амбиции и страсти требуют не только всего самого лучшего, но и требуют этого сию минуту.
В его сыне не было терпения и покорности, он хорошо это знал, как и не забывал о том, что в нем самом их тоже в действительности не было. Он слышал злобное топанье, там внизу, и это угнетало его еже сильнее. Отложить это было невозможно, оставалось продержаться.
Выдохнув он встал, окончательно принимая еще одно решение, чтобы следовать ему. Теперь оставалось лишь спуститься и пройти еще один бой с собственным негодованием.
Но этому бою не суждено было состояться в том виде, в котором он его ждал. Прежде чем Стенет спустился, за Лейном захлопнулась дверь. Его своенравный сын не смог вынести подобного пренебрежения.
Эта закрывающаяся дверь была настоящей пыткой для Стена. Он уже видел, как уходил родной человек, больше он не хотел этого видеть. Помчавшись следом, после недолгого оцепенения, он надеялся найти сына, но все его попытки были не больше чем беспомощное метание по округе.
Город тем временем спал, исчезая во мраке. Огни гасли.
Единственным не спящим местом была лишь таверна на окраине города, живущая скорее по ночам чем при свете дня. И именно к ней, словно ночную бабочку к свету манило Стена. Смех, шум, запах разного рода курева и предвкушение выпивки. Как же давно это было частью его жизни. Словно давно позабытая реальность, этот трактир предстал перед инквизитором.