Берег речки Ворсклы. Небольшой зеленый садик. Одноэтажное каменное здание. Вокруг — развалины печей да ямы погребов, густо заросшие чертополохом и лебедой. Фашисты уничтожили все село, оставив для каких-то своих нужд только этот единственный домик. До войны здесь, очевидно, был колхозный клуб, а теперь лазарет батальона аэродромного обслуживания и дом отдыха.

Из полков еще никто сюда не приезжал. Первым отдыхающим оказался я. В сознании как-то не укладывается: фронт, жестокие бои — и дом отдыха. При виде комнаты, с хорошо заправленными постелями, тумбочек, накрытых салфеточками, я сразу ощутил блаженство покоя и с умилением воскликнул:

— Какая прелесть!

— Вот, выбирайте любую, — предложила медицинская сестра, показывая на кровати. — Все свободны. Под вечер еще должны прибыть люди — скучать не придется. Обед привезут из Писаревки. Кухни нет, да она и не нужна тут… Об отдыхе летчиков, говорят, командующий воздушной армией генерал Красовский позаботился…

— Спасибо, спасибо, — торопливо ответил я, уже предвкушая сладкий сон.

— Пусть вас не смущает, что отдыхать будете при лазарете: тяжелобольных здесь не бывает, отправляем в госпиталь. А сейчас третий день и совсем никого нет. Люди почему-то не хотят болеть.

Мне было не до разговоров, я попросил не будить меня до тех пор, пока сам не встану.

— И на обед?

— И на обед, и на ужин. И завтра весь день буду спать.

Девушка, видимо, осталась недовольна моей неразговорчивостью и, не сказав больше ни слова, вышла.

Раздевшись, нетерпеливо метнулся в постель и с наслаждением закрыл глаза. Разом все переживания, мысли исчезли. Я больше не ощущал ни себя, ни окружающего. Казалось, время и то застыло в блаженстве. Приятная тишина ласково увлекла в какую-то бесконечность.

Проснулся только утром. Солнце игриво глядело в открытые окна. Чистый, мягкий свет так наполнил помещение, что, казалось, стены, пол, койки, тумбочки и я сам — все потеряло весомость и растворилось в солнечном блеске. Усталости никакой.

Постели, как и вчера, пустые. Появился лишь большой букет розовых и белых цветов на моей тумбочке. Кто же позаботился? Давно не любовался цветами, но они почему-то не радовали. Тишина поразила. Стала физически ощутимой. Я насторожился, словно хотел ее услышать и увидеть. Подумать только, искать тишину в тишине!

Умываться пошел на речку. Земля сверкала обильной росой. Воздух чист и прозрачен. Вчерашней мути как не бывало. Захотелось выкупаться. Сизым испарением дышала притихшая Ворскла. На берегу женщина полоскала белье. Профиль лица мне показался знакомым. Где я видел эту женщину? На Калининском фронте, в столовой нашего полка.

— Доброе утро!

Маша вздрогнула и выпрямилась:

— Почему вы так рано встали, Арсений Васильевич? Завтрак еще не привезли.

«Значит, узнала меня. И наверно, цветы — ее забота», — подумал я.

— Освежиться захотелось.

— Купайтесь — и на завтрак.

Маша удивительно походила на мою Валю. Да и в голосе было что-то строгое, пожалуй, даже как у Вали, гордое и самолюбивое.

Теплая, чистая вода, ласковое утреннее солнце! Как чудесная природа смягчает человеческий характер! Купаясь, я забыл о повязке и замочил рану. Маше это не понравилось. Она, примяв прежний, чуть строгий вид, приказала:

— Идите скорей на перевязку…

Заботливый и повелительный тон не допускал возражений.

Оказалось, ранка сверху уже покрылась пленкой, и повязка больше не требовалась.

— Все хорошо, — заключил врач. — А теперь пошли на завтрак.

Столовая находилась под навесом. Шесть человек из обслуживающего персонала дома отдыха и лазарета с одним отдыхающим сели за небольшой стол, на котором уже стояла тарелка с черным хлебом, лежал» ножи, вилки и ложки.

— Почти полный кворум, — пошутил врач. — Можно начинать.

Официантка всем подала перловую кашу с небольшим кусочком мяса, а мне свиную отбивную с рисом, белый хлеб, булочку, кусочек сыру и масла. Хоть я и был голоден, при виде такой разницы в еде весь аппетит пропал.

Сознавал, что в стране не хватает продовольствия, что в интересах общего дела летчиков нужно кормить хорошо, но сердце не мирилось с этим. В полку такой разницы не замечалось, и мы принимали все как должное.

Завтрак прервал приезд двоих легко раненных стрелков с самолетов Ил-2. Захотелось поговорить с ними о воздушных боях, но ребята сразу отправились в комнату и мгновенно заснули. Потом привезли еще двоих: летчика-штурмовика с повышенной температурой и бойца из БАО, раненного в ногу осколком мины. Они тоже сразу улеглись в постели.

После завтрака осмотрел окрестности, купался, загорал на солнце, читал газеты… Время тянулось очень медленно, а перед вечером, казалось, совсем остановилось. Больные еще спали, врач уехал в часть, девушки работали. Один только я ничего не делал.

Тоже повторилось и на второй день, и на третий. Раненые стрелки и летчик-штурмовик, к сожалению, оказались лежачими больными. Я опять оставался один.

Не знал, чем заняться, как убить время. Одиночество и тишина стали невыносимы.

«Забудь на время об аэродроме» — пришли на память слова командира полка. Я не в силах был сделать это. Война, ее тревоги и заботы так глубоко вошли во все клетки души и сердца, что отрешиться от привычной боевой действительности было нелегко. Очевидно, отдыхать от жизни так же невозможно, как и жить, не работая. Без труда — нет человека.

А тут еще над нашим укромным местечком, прогнав тишину и покой, на очень низкой высоте пронеслось звено «яков», потом развернулось и сделало два виража. По белым номерам на фюзеляжах я определил, что самолеты нашего полка. Это окончательно вывело меня из равновесия.

Ранки на руке затянуло, и пальцы стали сгибаться, не вызывая острой боли. Посоветовался с врачом — не лучше ли мне двинуться обратно в полк, где и подождать окончательного выздоровления.

— У вас творится безобразие, — возмутился он. — Летчиков в части больше, чем самолетов, и без ущерба некоторые могли бы отдыхать. Тогда меньше будет всяких происшествий.