Грегори наконец заговорил:

— Мне тяжело говорить о деле, ради которого я здесь.

Мистер Парамор нарисовал физиономию на промокательной бумаге.

— Я пришел к вам, — говорил Грегори, — чтобы посоветоваться о разводе моей подопечной.

— Миссис Джэспер Белью?

— Да. Ее положение невыносимо.

Мистер Парамор посмотрел на Грегори, соображая что-то.

— Как мне известно, она и ее муж живут врозь.

— Да, вот уже два года.

— Вы действуете с ее согласия?

— Я говорил с ней.

— Вы хорошо знаете закон о разводе?

Грегори отвечал, страдальчески улыбаясь:

— Не очень; я никогда не читаю газетных отчетов о подобных делах. Мне все это отвратительно.

Мистер Парамор опять улыбнулся, но тут же его лицо омрачилось.

— Необходимо иметь некоторые доказательства. У вас они есть?

Грегори провел ладонью по волосам.

— Я не думаю, что будет много затруднений, — сказал он. — Белью согласен, они оба согласны!

Мистер Парамор удивленно поглядел на него.

— Ну и что?

Грегори удивился в свою очередь:

— Как что? Но если обе стороны только этого и хотят, если никто не ставит препятствий, какие могут быть трудности?

— Боже мой! — воскликнул мистер Парамор.

— Да ведь я видел Белью только вчера. Я уверен, что уговорю его признать все, что окажется необходимым.

Мистер Парамор вздохнул.

— Вы слыхали когда-нибудь, — спросил он деловито, — что такое тайный сговор, имеющий целью ввести суд в заблуждение?

Грегори вскочил и зашагал по комнате.

— Я вообще в этом не разбираюсь, — сказал он. — И все это в высшей степени гадко. Для меня узы брака священны, и если они вдруг оказываются не таковыми, то вникать во все эти формальности невыносимо Мы живем в христианской стране, и среди нас нет непогрешимых. На какую грязь вы намекаете, Парамор?

Окончив свою гневную тираду, Грегори опустился кресло и подпер рукой голову. И, как ни странно, мистер Парамор не улыбнулся, а посмотрел на Грегори с состраданием.

— Если оба супруга несчастны в браке, — сказал он, — им не полагается обоим желать его расторжения. Одному из них необходимо делать вид, что он против этого и считает себя пострадавшей стороной. Нужны доказательства измены, а в данном случае — доказательства либо жестокого обращения, либо оставления без средств к существованию. И доказательства эти должны быть объективны. Таков закон.

Грегори проговорил, не поднимая взгляда:

— Но почему?

Мистер Парамор вынул из воды фиалки и понюхал их.

— Как это почему?

— Я хочу сказать, зачем нужен весь этот обходный маневр?

С удивительной быстротой сострадание на лице мистера Парамора сменилось улыбкой, и он проговорил:

— Для того, чтобы не так легко было расшатать моральные устои общества. А как же иначе?

— И вы считаете это высокоморальным? То, что на людей надевают цепи, от которых они могут освободиться только ценой преступления?

Мистер Парамор замазал лицо, нарисованное на промокательной бумаге.

— Куда девалось ваше чувство юмора?

— В этом нет ничего смешного, Парамор.

Мистер Парамор подался вперед.

— Друг мой, — сказал он серьезно, — я вовсе не собираюсь утверждать, что наши законы неповинны в огромном количестве никому не нужных страданий; я не буду говорить, что наша законодательная система не нуждается в преобразовании. Большинство юристов и почти каждый мыслящий человек скажет вам, что очень нуждается. Но это вопрос отвлеченный, и нам сейчас его обсуждение поможет мало. Мы постараемся добиться успеха в вашем деле, если это возможно. Вы не с того конца начали, вот и все. Первое, что мы должны сделать, — это написать миссис Белью и пригласить ее к нам. Затем надо начать слежку за капитаном Белью.

Грегори перебил его:

— Какая гадость! Нельзя ли обойтись без этого?

Мистер Парамор прикусил указательный палец.

— Опасно. Но вы не беспокойтесь, мы все устроим. Грегори поднялся с кресла и подошел к окну. Помолчав с минуту, воскликнул:

— Мне все это противно! Мистер Парамор улыбнулся.

— Всякий честный человек почувствовал бы то же. Но дело в том, что этого требует закон.

Грегори снова разразился тирадой:

— Выходит, никто не может развестись, не став при этом либо сыщиком, либо негодяем.

Мистер Парамор сказал серьезно:

— Очень трудно избежать этого, почти невозможно. Видите ли, в основе закона лежат определенные принципы.

— Принципы?

Мистер Парамор улыбнулся, но улыбка тотчас же сошла с его лица.

— Принципы, основанные на христианской этике. Согласно им, человек, решившийся на развод, ipso facto [2] ставит себя вне общества. А будет ли он при этом негодяем, не так уж важно.

Грегори отошел от окна, сел и снова закрыл лицо ладонями.

— Не шутите, Парамор, — сказал он, — все это мне очень тяжело.

Мистер Парамор с сожалением смотрел на склоненную голову Грегори.

— Я не шучу, — сказал он. — Боже упаси. Вы любите стихи?

И, выдвинув ящик стола, он вынул томик, переплетенный в красный сафьян.

— Мой любимый поэт.

Это, по-моему, квинтэссенция всякой философии.

— Парамор, — начал Грегори, — моя подопечная очень дорога мне; она дороже для меня всех женщин на свете. Передо мной сейчас мучительная дилемма: с одной стороны, этот ужасный процесс и неизбежная огласка; с другой — ее положение: красивая женщина, Любящая светские удовольствия, живет одна в этом Лондоне, где так трудно уберечься от посягательств мужчин и от женских языков. Недавно мне пришлось это понять со всей остротой. Господь да простит меня! Я даже советовал ей вернуться к мужу, но это абсолютно невозможно. Что мне теперь делать?

Мистер Парамор встал.

— Я знаю, — сказал он, — я знаю. Друг мой, я знаю! — Минуту он стоял не двигаясь, отвернувшись от Грегори.

— Будет лучше всего, — вдруг заговорил он, — если она расстанется с ним. Я поеду к ней и сам поговорю обо всем. Мы ей поможем. Я сегодня же еду к ней и дам вам знать о результатах моего посещения.

И, словно повинуясь одному и тому же инстинкту, они протянули руки и пожали их, не глядя друг на друга. Затем Грегори схватил шляпу и вышел.

Он отправился прямо в свое Общество, занимавшее помещение на Ганновер-сквер. Оно располагалось в самом верхнем этаже, выше, чем все другие Общества, населившие этот дом, — так высоко, что из его окон, начинавшихся в пяти футах от пола, было видно только небо.

В углу на машинке работала девушка, краснощекая, темноглазая, с покатыми плечами, а за бюро, на котором в беспорядке были разбросаны конверты с адресами, дожидающиеся ответа письма и номера газеты, издаваемой Обществом, боком к кусочку неба в окне, сидела женщина с седыми волосами, узким, длинным обветренным лицом и горящими глазами и, нахмурившись, изучала страницу рукописи.

— А, мистер Виджил, — заговорила она, увидев Грегори, — как хорошо, что вы пришли. Нельзя пускать этот абзац в его настоящем виде. Ни в коем случае!

Грегори взял рукопись и прочитал отмеченный абзац:

«История Евы Невилл так потрясает, что мы позволили себе спросить наших уважаемых читательниц, живущих под надежным кровом своих усадеб, в тиши, в довольстве, а быть может, и в роскоши, что бы стали делать они на месте этой несчастной, которая очутилась в большом городе без друзей, без денег, разутая и раздетая, где на каждом шагу ее подстерегали демоны в образе человеческом, промышляющие несчастьем женщины. Пусть каждая из вас спросит себя: устояла бы я там, где Ева Невилл пала?»