Зато его товарищи, сидевшие с обеих сторон, совсем не понравились Наде. Один из них, широкоплечий спортсмен в гуцульской вышитой рубашке, угрюмо смотрел на игру и злился на приставания своего порывистого друга. Когда спартаковцы забивали гол в ворота противника, парень стискивал зубы и опускал глаза. Можно ли было сомневаться, что симпатии его принадлежат другому спортивному обществу! Не радовался он успехам «Спартака».

«Что ж, его личное дело, - рассудила Надя, стараясь быть объективной. Болеет за свою команду».

Но она никак не могла понять поистине чудовищного, невероятного равнодушия третьего друга. Он сидел слева от симпатичного поклонника «Спартака». Мало того, что он все время останавливал своего беспокойного соседа, - видимо, читал какие-то нотации и даже платком закрывал ему рот, когда тот свистел, он вовсе не смотрел на поле. Наблюдая за оператором, который возился с телевизионной камерой, направленной на трибуны, равнодушный зритель глядел прямо в объектив.

Оператор Голубков получил телефонное приказание остановить движение телекамеры. Вячеслав Акимович вполне мог довольствоваться цветовой гаммой, видимой сейчас на экране. Пестрая клетчатая рубашка, золотом расписанная тюбетейка беспокойного болельщика, узорчатая вышивка на груди его товарища, наконец синий костюм их равнодушного друга передавались прекрасно. Так по крайней мере думалось Наде.

Однако Вячеслав Акимович с этим не соглашался. На цветной, светящейся картине его придирчивый глаз замечал уйму всяких недостатков. Он смотрел на экран сквозь специальные фильтры, измерял интенсивность красок, освещенность отдельных участков и все это записывал в лабораторный журнал.

Слишком долго демонстрируются трибуны. Наде опять захотелось глянуть на поле, пусть одним глазком, на минуточку, - не все прочтешь на лицах зрителей. Что, например, узнаешь ты, глядя на странного парня, который неотступно смотрит на тебя с экрана? Всюду на трибунах напряженные, взволнованные лица, друзья, сидящие рядом, хмурятся и радуются, а он спокоен, как утес среди бушующего моря, волны разбиваются о его непонятную твердокаменность. Одет он совсем не по сезону - в темный костюм, с галстуком, хотя было очень жарко. Высокий лоб с залысинами, редкие русые волосы, глаза неопределенного цвета. Он слегка горбился, вероятно стесняясь своего высокого роста, - будто зрителям, сидящим за его спиной, неудобно наблюдать за мячом. Карандашом почесывая подбородок, парень, которого так подробно изучала Надя, смотрел на нее, и с лица его не сходило выражение задумчивой растерянности. У Нади было такое ощущение, словно он хочет что-то спросить у нее.

Состязание закончилось. Колокольчикова не слышала свистка судьи - в сегодняшних испытаниях звук не передавался, - но она увидела, как зрители поднялись и направились к выходу.

Проведенные испытания показали хорошее качество изображения, но передача была неустойчива и практически несовершенна. Срок службы электронно-лучевых трубок обидно мал - измеряется несколькими десятками часов. Их серийный выпуск пока еще невозможен. Приемник очень дорог, часто портится, капризничает. Вячеслав Акимович рассматривал цветные экраны трубок. Их было три - красная, зеленая и синяя. Горели они ослепительно ярко, как маленькие прожекторы. Лучи плотные, будто осязаемые, направлялись сквозь линзы в систему зеркал и оттуда широким многоцветным потоком выплескивались на белый экран.

Тонкие вертикальные линии, окрашенные оранжевым блеском, струились сверху, как весенний дождь на рассвете.

Но вот все изменилось мгновенно. Холодное фиолетовое сияние спустилось на экран. Бледно-розовые спирали задрожали где-то далеко в вышине.

Не полагаясь на лаборантку, Пичуев сам снимал нужные характеристики, исследовал режим работы, подбегая к столу, что-то записывал и снова возвращался к аппарату.

Надя с плохо скрываемой тревогой следила за инженером, боялась, что он снимет блокировку, залезет рукой внутрь приемника и случайно коснется контактов высокого напряжения.

Она неслышно ходила по лаборатории, стараясь ступать на носки, искоса поглядывала на Вячеслава Акимовича. Опустив руки к полу, он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Его худощавое продолговатое лицо с выцветшими мохнатыми бровями было спокойно и ничего не выражало. Казалось, инженер спит. Однако Надя понимала, что именно сейчас наиболее активно работает лаборатория № 6, которой он руководил… Конечно, в лаборатории трудятся еще два инженера, несколько лаборантов, в том числе и она, Надя, - но что они могут сделать без Вячеслава Акимовича! Абсолютно покорно, с непонятным ей душевным трепетом выслушивала она его недовольства. Хота он часто бывал и не прав, раздражителен, иногда грубоват, но что поделаешь, Надя ему все прощала.

Если б это не казалось ей несерьезным, приторно-сладким, каждый день она ставила бы ему цветы на стол. Но Вячеслав Акимович - инженер, а не тенор, и, кроме того, Надя ненавидела, презирала глупых поклонниц оперных талантов, тех, кто с цветами стерегут певцов у подъездов. Отчим был артистом музыкального театра в одном из крупных городов. Мать - тоже актриса. Отца Надя не помнила. Жили 8 душной комнатенке, где всюду стояли вянущие букеты - в ведрах, банках, тазах. Отчим любил пышные георгины и не любил Надю. Мать была несчастна, талант у нее маленький - никаких цветов. Помнит Надя, как вдруг исчезли букеты. Она радовалась: цветы мешали ей жить - тесно. А мама плакала. Потом приехали в Москву. Здесь уже не было ни георгинов, ни отчима. Мама играла девочек в маленьком передвижном театре, Надя неделями не видела ее, жила с бабушкой и тайком примеряла перед зеркалом мамины платья. Вскоре она уже смущала школьных подруг то каким-либо кокетливо завязанным бантом в медных курчавых волосах, то пышными складочками на форменном платье, то туфельками на полувысоком каблуке.

Потом, в техникуме, Надя снискала себе славу умненькой и красивой девушки, в нее были влюблены чуть ли не все третьекурсники. Это ей нравилось, но никого из них она особенно не выделяла.

Так и здесь, в лаборатории. Ей был очень приятен и симпатичен Вячеслав Акимович. Других чувств она к нему не испытывала. Смешно даже подумать… Но бывает в этом возрасте проявление особого чувства к человеку, нечто вроде «сентиментального уважения», - так по крайней мере оценивала Надя свое отношение к Вячеславу Акимовичу. И все же она хитрила. Хотелось бы немного большего внимания с его стороны. Надя знала, что она хороша, и обидно, когда на тебя смотрят рассеянными, ничего не выражающими глазами, так, как Вячеслав Акимович. И Надя ему прощала. Со всеми женщинами он был одинаков - достаточно суховат, порой подчеркнуто равнодушен, что многим казалось оскорбительным и свидетельствовало либо о его позерстве - есть еще у некоторых эдакое высокомерное отношение к женщине, - либо о дурном воспитании. Надя была слишком молода, чтобы как следует разобраться в этом.

Перебирая цветные проводнички, она хотела открыть ящик, убрать их туда, но не решалась, боялась стуком побеспокоить инженера. Пусть думает, в такие минуты мешать нельзя.

Пронзительно громко зазвонил телефон. Надя сразу же подскочила к нему, взяла трубку и, прикрывая ладонью микрофон, сказала вполголоса:

- Слушаю… Очень, очень занят… - Она оглянулась на Пичуева. - После позвони… Ну и не уговаривай. Подумаешь, срочность! Никаких пропусков! Сказала - и все тут! Не будем спорить, товарищ Голубков. Бесполезно.

- Опять вы с ним не поладили? - недовольно заметил Пичуев, поднимаясь с кресла. - Кстати, вам не идет роль ретивой секретарши.

Надя покорно проглотила обиду. Другому бы она ответила как полагается, а здесь стала оправдываться:

- Поймите сами, Вячеслав Акимович, - нельзя же выполнять все прихоти Голубкова! На стадионе опять привязались любители. Это ужасно! Конечно, Голубков говорит, что они настоящие изобретатели, просит заказать пропуск…

- Ох, уж эти изобретатели! - Инженер покачал головой и взял трубку. - Вот что, дорогой Голубков, давайте их сюда, но предупреждаю - в последний раз… Есть консультации, отделы изобретений - пусть туда и обращаются.