…Первый затяжной прыжок с самолета. Земля стремительно летит на тебя. В руке спасительное кольцо. Клара следит за секундомером. На цифре «20» она должна дернуть кольцо. Не раньше. Иначе враг, если он окажется где-то рядом, достанет тебя автоматной очередью.
Клара проходит практику. Ее учат минировать, разводить костер без дыма, с одной спички. Периодически устраивались проверки. Приезжало начальство. Один пожилой полковник, наблюдавший работу будущих разведчиков, заметил, вздохнув:
— Какой материал!.. Способные ребята… Мне б их годика на два на выучку, и потом хоть к самому фюреру в логово. С легкой душой отпустил бы…
— Нас торопят, Петр Федорович, — ответил начальник курсов.
— Понимаю, голубчик, все понимаю. Война…
Темп становился напряженнее и направленнее. Требования жестче. Теперь Клара училась стрелять на свет, на звук, не целясь. Походка ее стала легкой, неслышной. Однажды вечером после занятий командир собрал группу и сказал:
— …У кого в Москве есть родные — можете навестить. Форма одежды — военная. Легенда: вашу часть перебрасывают через Москву на восток. Отпустили на два часа до отхода поезда. К двадцати трем часам быть на месте. Приказ ясен?
Она подошла к дому № 12 и завернула во двор. Все то же. Вот где совсем ничего-ничего не изменилось. Чернеют два клена, голые, обсыпанные снегом. Бочка из-под извести так и стоит в углу. И скамеечка у стены. Клара сразу словно бы окунулась в детство. На мгновение она закрыла глаза, и ей почудилось, что вот сейчас откроет их — и снова день, солнце, школа, мальчишки, подруги — и ни облачка впереди.
Она открыла глаза. Солнца нет. Никого нет. Черная громада дома без единого просвета в окне. Только белеют крест-накрест наклеенные бумажные ленты на стеклах. Все то — и все другое. Тоска охватила ее сердце. Но она тотчас взяла себя в руки. Что за глупости! Она здесь, в Москве, у порога своего дома. Вот сейчас вбежит в квартиру — и там мама. Папа тоже, наверное, дома уже. Мама достанет где-то запрятанную банку варенья. И они снова будут все вместе. Она заторопилась и быстро пошла к парадному. В парадном было темно. Нога ее привычно скользнула по знакомой ступеньке, и она быстро взбежала на второй этаж. Пятая квартира. К Давидюк — четыре звонка. Но звонок не работал, она постучала. Шаги. Мамины шаги. И вот уже она обнимает плачущую маму.
— Папа дома?! — был первый ее вопрос.
— Дома… Прилег он. Он очень много работает, устает. Ты надолго?
— Мамочка, я на часик…
— Боже, у меня ничего нет…
— Какие пустяки, мамочка, я сыта…
— Ты сильно вытянулась, но похудела…
Пока они шли через большую переднюю, а затем по длинному коридору, Клару не оставляло ощущение, что вот сейчас вновь вернется кусочек прежней жизни. Но когда она вошла в свою комнату и увидела старинную лампу-молнию на столе (электричества не было), окна, непривычно завешенные поверх белых штор темной материей; увидела постаревшего, в простом армейском ватнике отца, удивленно-радостного, поднимающегося ей навстречу с тахты, она поняла: ничего уже не вернется. Между тем мирным детством и сегодня лежит черная полоса — почти полтора года войны. И на всем ее пепел.
Однако не прошло и пяти минут, и все как будто вернулось. Запричитали соседки. Мама, конечно же, отыскала заветную банку с вареньем и при свете коптилки хлопотала на кухне. И папа сидел за столом, склонив голову, как раньше, в мирные времена. Когда мама вышла из комнаты, лицо его вдруг стало серьезным. Он взял ее руку в свою, тихо спросил:
— Тебя… потом туда пошлют?
— Куда? — не понимая вопроса и в то же время догадываясь, что означает это значительное «туда», растерянно спросила Клара.
— Ну… Я ведь все понимаю, догадываюсь… Прошу, доченька, побереги себя, — голос его странно зазвенел. — Маме я ничего не скажу.
Нервы ее не выдержали, она заплакала от жалости к отцу, к маме, к этой комнате, которую она, может быть, никогда не увидит…
ПРЫЖОК ВО ТЬМУ
…И снова зал в старинном особняке. И снова в нем собрались те же, что и полгода назад. Те же и в то же время не те. Что-то объединяет их, словно они знают какую-то тайну. Они и в самом деле знают ее. Учение окончено. Впереди — заброска в тыл к немцам. Многие ли вернутся? Четверть века спустя я найду лишь одного из них — Ваню Курского. Стареющий штабист-подполковник подойдет ко мне на Тверском бульваре. Сядет рядом, закурит и долго будет молчать, прежде чем начнет свой печальный рассказ. А тогда — в ту минуту — эти парни и девушки стояли уже у порога…
К ним обращается генерал и желает им успешной работы:
— Все, что мы смогли вам дать за эти месяцы, мы вам дали. Дальнейшее зависит от вас. От вашего ума, дисциплины, выдержки. Помните: вы — представители Красной Армии в тылу врага. Достойно несите же это высокое звание.
Он помолчал. Потом продолжал:
— И еще помните: ваша работа нужна для победы, результаты ее, то есть поступающие от вас данные, будут ежедневно докладываться в Ставке Верховного Главнокомандования и лично товарищу Сталину.
Напряженная тишина. Только слышны мерные удары маятника больших старинных часов.
— Вопросы есть?
Пауза.
— Вопросов нет, все ясно, товарищ генерал, — ответил старший сержант Уколов, он же Ваня Курский.
— Разрешите вопрос, — краснея от своей смелости, сказала Клара, и когда генерал кивнул, спросила:
— А как с письмами? Что можно сообщать родным. Ведь они будут ждать писем от нас…
— С письмами так. Рекомендуем написать несколько писем родным, указав разные даты, скажем — с перерывом в две-три недели, чтобы не волновались. А мы соответственно будем в указанные сроки отсылать их. Связь с вами будет, но не исключено, что возможны перерывы… А нам пусть пишут по прежнему адресу. Переправим. Ясно? Сегодня отдыхайте, запасайтесь силами… Завтра предстоит трудный день. Желаю удачи.
В тот вечер Клара писала:
«Дорогие мама и папа!
На днях нас снова отправляют на практику. По-прежнему много учимся, зато уже, наверное, я буду ученая-ученая. Скоро нам присвоят звания — старших сержантов связи. Мамочка, ты, пожалуйста, не волнуйся обо мне. У меня очень хорошие друзья, все у меня хорошо, и я очень довольна своей судьбой. Только б война скорей кончилась, так хочется снова повидать вас. У нас было собрание по поводу великой победы наших войск под Сталинградом. Вот это герои!..
Пишите мне по тому же адресу. Целую, ваша Клара».
«Дуглас» шел низко, метров шестьсот над землей. За окном было черно. Потом внизу замелькали огни, какие-то яркие всполохи, и выглянувший из кабины второй пилот объявил:
— Фронт проходим… Над самой передовой летим, — и, заметив, что кто-то из сидевших парашютистов развязывает свой вещмешок, добавил: — Вот это самое правильное. Только немного, пару глотков.
Все приникли к окнам. Вскоре совсем близко, кажется под крылом самолета, раздался сильный взрыв. «Дуглас» бросило в сторону. Потом другой взрыв — подальше. Это внизу били зенитки. Клара только сейчас заметила, как сильно она сжимает ручку сиденья. У ног ее лежала рация, за спиной — парашют и вещмешок с продуктами. Оружие — финка и пистолет — на ремне.
То ли немцы не придали значения случайному самолету, то ли потеряли наблюдение за ним — погони не последовало. Сидели молча. Юрка Уколов, во все и всегда вносивший веселье и шутку, и тот затих. Всем помнились слышанные в школе рассказы о возможных провокациях фашистов. Правда, центр Кима подтвердил прием парашютистов, но все может быть. Об этом могли узнать немцы и направить к месту приземления отряд. Вот так — спуститься на свет четырех костров, а вместо наших — фашисты. «Хенде хох!»
Около часу ночи пилот сообщил:
— Находимся в заданном районе. В пятидесяти километрах от Киева. Наблюдайте землю, готовьтесь.
Довольно долго кружили, искали костры. Наконец обнаружили внизу четыре светящиеся точки, расположенные условным квадратом. И вот последние приготовления к прыжку. Бортмеханик открыл люк, и парашютисты выстроились по номерам. Клара шла третьим номером.