Сейчас она была такой, и Наташа невольно залюбовалась этой уже не молодой ненкой. Мэнева в такие минуты по-своему была особенно красива. И уже вместо: «Да ведь разве его найдёшь!» — она решительно заявила:

— Ефим вернётся — все поедем в тундру.

— Искать хаерад-цветок! — воскликнул Илюша.

— Волшебный солнечный цветок, — сказала Наташа.

— Полярную гвоздику! — торжественно заключил сказочник.

Пётр Иванович, распрощавшись с дочерью и со всеми остальными, поспешил на судно — приближалось время отхода.

Подступала полночь, а солнце так и не закатывалось. Оно висело над Медвежьей губой, на северо-западе, прохладное и неяркое, и словно посмеивалось над людьми: свечу, а не грею.

Уходя с матерью домой, Илюша сказал:

— А завтра к нам. И ты, Наташа, и ты, юре. Приходите в гости.

— Мне бы хотелось на оленях покататься! — тихо сказала Наташа. — Я ещё никогда не ездила на оленях. Только во сне.

— На оленях? — Илюша рассмеялся. — Э, да это раз плюнуть. Завтра погостишь у нас, а потом и на оленях.

— А как без снега? — спросила на всякий случай Наташа, хотя слышала, что на оленях ездят по тундре и летом.

— А зачем нам снег? Вот на собаках, тогда по снегу. У нас теперь все собаки безработные, до первого большого снега. А олени есть, сегодня из тундры две упряжки пришли. Покатаешься.

— Почему же я ни оленей, ни собак не видела? Где они?

Тётя Мэнева уже давно тянула Илюшу за руку, а мальчик, не глядя на мать, упирался и продолжал разговаривать с Наташей.

— Когда вы приехали, как раз из тундры и пришли две оленьи упряжки. С ними привели одного оленя с подбитой ногой. На нём уже ездить нельзя. Его тут забили, вот все собаки и сбежались туда с берега. Они всегда издали запах битого оленя чуют. Мяса-то им не дают, а вот потроха — это для них.

— Это как же забили? — в ужасе спросила Наташа. — Убили?

— Ну да, забили, на мясо, — спокойно отвечал Илюша.

— Страшно.

Илюша передёрнул плечами:

— Чего страшного! Обыкновенно. Ведь оленина-то всё равно нужна. А вот осенью в тундре, в стадах, массовый забой бывает, я видел, и даже мне было страшновато.

— Пойдём, пойдём, не пугай девочку на ночь, — ещё сильнее потянула сына Мэнева.

— До свиданья! — крикнул из-за двери Илюша.

На другой день, проснувшись, Наташа услышала в соседней комнате разговор. Она сразу же узнала голоса Степана Егоровича и Илюши. «На острове, в Заполярье!» — вспомнила она и стала одеваться.

— Пойдём скорее! — закричал Илюша, когда Наташа вышла к ним.

— Да подожди ты! — возмутилась Вера Андреевна. — Дай девочке умыться да позавтракать.

— И нет, и нет, и нет! — запротестовал мальчик. — Ничего есть не смей, мама заругается. Уже всё готово, и мама ждёт. И умоешься у нас. — Он схватил Наташу за рукав и потащил к двери…

Тётя Мэнева была не менее гостеприимна и щедра на угощение, чем Вера Андреевна. На столе у неё тоже были и оленина, и пельмени, и голец, и камбала, и холодец, и пироги. И опять, конечно, искусно приготовленные оленьи языки.

— Что же ты, Наташенька, плохо кушаешь? — убивалась Мэнева. — Мало кушаешь, плохо кушаешь. Надо много, надо хорошо кушать, как мой Ефим. Он сырое мясо, мороженую оленину любит. Строгает и кушает, строгает и кушает. Наверно, пол-оленя может скушать.

От спирта, предложенного Мэневой, Степан Егорович отказался.

— Ты ведь знаешь, Мэнева, я не пью, — отводя руку хозяйки с рюмкой, сказал Степан Егорович. — В молодости немного баловался, когда плавал. И покуривал. А потом отказался от всей этой гадости. Вот ты, Мэнева, о мороженой оленине вспомнила. Давненько я её не пробовал.

— Ах ты!.. — всполошилась тётя Мэнева. — Что же это я, и не предложила! А ведь раньше видела: ты, Егорыч, помню, тоже строгал и кушал… Сейчас до ямы дойду.

Вскоре Мэнева принесла огромный кусок розовой мороженой оленьей мякоти. Она вытащила из деревянных ножен, висящих у неё на широком матросском ремне, большой охотничий нож и подала Поморцеву.

— Скушаешь всё — сыт будешь, — сказала Мэнева, улыбаясь.

Сказочник взял нож и попробовал его на ноготь. Потом он легко и ловко отстрогнул от куска длинную, вмиг изогнувшуюся в маленькую дугу, ровную полосу мяса. Было видно, что нож остёр, как бритва.

С чувством затаённого любопытства и страха наблюдала Наташа за Степаном Егоровичем, а он взял один конец мясной полоски в зубы и быстрым взмахом ножа снизу вверх отсек его у самых губ. Наташа даже вскрикнула от испуга. А губы? А нос? Нет, ничего, крови нету, а Степан Егорович улыбается и жуёт.

Наташа стояла перепуганная, а тётя Мэнева и Илюша, глядя на неё, хохотали.

Пока сказочник пережёвывал кусок, тётя Мэнева взяла у него нож, так же быстро и сноровисто отстрогнула от куска длинную полоску, так же ухватила один конец её зубами, а потом тоже снизу вверх, к носу, отсекла его резким ударом ножа.

От Алексея Кирилловича Наташа слышала, что ненцы едят сырое мороженое и горячее, от только что зарезанного оленя мясо. Но о таком употреблении ножа она не знала и потому перепугалась.

— И ты так умеешь? — спросила она у Илюши.

— А чего тут уметь? Просто. Ой, уже восемь часов! Сейчас поедем.

— На оленях?

— Понятно, на оленях. Я скоро приду. Собирайтесь.

Наташа моментально забыла о своём испуге и, тормоша Степана Егоровича, закричала:

— На оленях! На оленях! Степан Егорович, поедем на оленях!

Спустя полчаса в комнату вбежал Илюша.

— Упряжки здесь. Поехали.

Тётя Мэнева принесла для Наташи свою малицу.

— Надень, — сказала она. — В тундре мокро, болото, на ходу брызгать будет. Надень!

Илюша тоже надел малицу, подпоясался ремнём. На его ремне висел нож в деревянных ножнах, как у тёти Мэневы, но только поменьше.

Невдалеке от дома стояли две нарты. Запряжённые в них олени прилегли на землю. Нарты были покрыты шкурами. Пожилой ненец приветствовал Поморцев а:

— Здорово, юре! Когда приехал? Садись!

— Здорово, Василий! — весело отвечал сказочник. — Как поживаешь?

По окрику Василия олени вскочили. Илюша взял с нарт длинный шест, который, как знала Наташа, назывался хореем и служил для управления оленьей упряжкой.

— Садись!

Едва веря своему счастью, Наташа осторожно села на нарту позади Илюши. Степан Егорович разместился на нарте у Василия.

— О-гхэй! — крикнул Василий и приподнял хорей.

Олени стронули нарты, побежали сначала тихонько, потом быстрее и быстрее.

— О-гхэй! — покрикивал Василий.

— О-гхэй! — вторил ему Илюша.

Он лихо управлял упряжкой, на спусках энергично притормаживал нарты хореем, а когда упряжка отставала от упряжки Василия, залихватски кричал:

— О-гхэй! Пошёл! Пошёл!

Бескрайняя тундра пестрела мелкотравьем, тусклыми мелкими цветами и мхом-ягелем. Нарты то скользили по ровной травянистой глади, то вдруг проваливались в болото, и тогда стремительные струи воды высоко вырывались из-под полозьев. Хорошо, что тётя Мэнева заставила Наташу надеть малицу.

На пути изредка встречались высотки, густо поросшие мелкой ромашкой и лютиком, совсем крошечными незабудками и морошечником. Небольшие высотки объезжали, на растянувшиеся — оленей гнали, сойдя с нарт. На высотках было сухо, а главное — интересно с них осматривать тундру. От берега отъехали так далеко, что уже не было видно ни посёлка, ни метеорологической станции. Казалось, что на дальних подступах тундра, как и океан, дышит и, как и океан, несёт запахи солёных полярных ветров. А вот цветы в Заполярье почти совсем не пахнут. Наташа нарвала небольшой букетик, поднесла к лицу — цветы без запаха безжизненны, а для глаза живут, как и на Большой земле.

Но вот на пути встретилась речка — не очень широкая, но и не ручеёк. Она тянулась далеко-далеко, и Василий направил упряжку вдоль её берега.

— Дальше не проехать? — спросила Наташа.

— Почему не проехать? Проедем, где будет помельче, — спокойно ответил Илюша.