— Хуже нет, чем все эти ротозеи-стукачи, — доверительно сказал Банкир, словно прочитав Катины мысли. — Юные друзья милиции, блин. Зануды.

Он вел машину глухими тихими улочками, засыпанными сбитыми дождем желтыми листьями, петляя и кружа, но неуклонно придерживаясь какого-то определенного направления, совершенно не совпадавшего с тем, в котором они двигались поначалу. Катя крутила головой, пытаясь сориентироваться, но тщетно — в этом районе она была впервые. Завывающие стоны милицейской сирены стихли далеко позади, но во время очередного поворота она заметила промелькнувшего на самой границе видимости мотоциклиста. “Возможно, — подумала она, — это Колокольчиков все еще продолжает свою одинокую погоню. Это ж надо — герой-одиночка в наше время, и кто? Мент, старший лейтенант, которому занавески купить не на что! Тоже мне, Черный Плащ...”

— Эй, — сказала она Банкиру, — красавец, ты куда меня везешь?

— На кудыкину гору, — откликнулся тот, — где живут воры. Сиди и молчи, это тебе не такси.

— Но-но, — сказала ему Катя, демонстрируя пистолет. Это был пистолет Банкира — здоровенный, черный и уродливый, очень страшный и тяжелый и, по всей видимости, очень функциональный. — Видал, что у меня есть?

— Ой, — сказал Банкир с характерной интонацией одесского карманника, — я вас умоляю. Посмотрите на нее: у нее есть пушка! Банкир никогда не видел пушки, так она ему решила показать. Что бы Банкир без нее делал? Так бы и умер дураком, и на том свете ему было бы нечего рассказать. Давай, — продолжал он обычным голосом, — нажми разок из спортивного интереса. Снесет полбашки, это я тебе авторитетно говорю. А потом садись за баранку и езжай к Профессору по своему компасу... Я бы тебе и азимут дал, кабы умел в этой хреновине разбираться.

— Ты что, старый хряк, не веришь, что я могу это сделать? — спросила Катя.

— Почему — не верю? — пожал плечами Банкир. — Это у тебя ловко получается, сам видал. Только живой я тебе сейчас нужнее. Куда ты без меня? Разве что назад, к ментам под крылышко. А там уже и стол, и дом, и протокол... понятые, понимаешь, заждались, прямо извелись все... А?

— Ладно, ладно, — сказала Катя, опуская пистолет. — Что мне теперь — извиниться?

— А и не помешало бы, — сказал Банкир. — Я человек в годах, повидал столько, что тебе, сявка малолетняя, и не снилось...

— Сейчас, — сказала Катя, — только галоши надену. Ты послушай себя, что ты несешь? Это ты, что ли, человек?

— А кто человек? — неожиданно спокойно отреагировал Банкир. — Ты? Или эти недоумки, — он кивнул подбородком куда-то в сторону окна, — которые каждый день, как трамваи по рельсам — туда-сюда, туда-сюда, с работы — на работу, от бабы — к венерологу, из кассы — в магазин, в очередь за колбасой из туалетной бумаги... они, что ли, люди? Ты девка, за неделю народу на тот свет отправила, что твой чеченский снайпер, и ты же передо мной выставляешься — я, мол, человек, а ты бандитская морда... Эх, — вдруг вздохнул он, — выбить бы из тебя дурь, поучить годик-другой, с тобой бы горы можно было свернуть. Я такого мокрушника сроду не видал.

— Рехнулся, что ли? — фыркнула Катя. Ее неприятно укололо то, что Банкир почти слово в слово повторил слова Студента, сказанные, казалось, миллион лет назад, в другую геологическую эпоху.

— Нет, — сказал Банкир, — до настоящего профессионала тебе, конечно, как до Парижа на карачках, но материал отменный. А главное, ты фартовая.

— Какая? — не поняла Катя.

— Везучая, — усмехнувшись, перевел банкир. — Ничего, феню ты бы быстро освоила. В школе, небось, хорошо училась?

— Посредственно, — честно призналась Катя.

Этот разговор начинал ее забавлять — старый упырь, похоже, всерьез решил, что она с ним одного поля ягода, и уже чуть ли не предлагал партнерство в делах. “Ты меня еще замуж позови”, — подумала она с нервным смешком.

Но в следующую секунду ей стало не до смеха, потому что машина миновала низкую арку, пронзавшую толщу старинного дома, и въехала в мрачный проходной двор, ничуть не изменившийся, как видно, с благословенного одна тысяча девятьсот тринадцатого года, и с того же времени медленно, но верно приходивший в упадок. На этом грязно-сером с желтыми разводами и ржавыми потеками фоне сверкающий лаком и тонированным стеклом черный “БМВ” смотрелся так же анахронично, как, скажем, паровоз при дворе Ивана Грозного. Катя непроизвольно отшатнулась, сразу же безошибочно узнав эту машину и в деталях припомнив обстоятельства, при которых она ее видела. Черный “БМВ”, черная полиэтиленовая пленка, кажущаяся черной на бледном лице запекшаяся кровь, деловитые люди в черных пальто, выгружающие из багажника страшный сверток...

Катя гулко переглотнула, судорожно стиснув рукоять пистолета.

— Это правильно, — одобрительно сказал Банкир, заметив ее движение. — Когда он выйдет, стреляй. Постарайся замочить его сразу. — Поймав непонимающий Катин взгляд, он добавил: — Пора рубить хвосты, ясно? Только машину не попорти. И так продуло насквозь, теперь зубы будут неделю болеть.

Катя бросила на него еще один дикий взгляд, но времени на раздумья у нее уже не оставалось: дверца “БМВ” открылась с легким щелчком, и из машины вылез водитель. Увидев его, Катя перестала колебаться — это был один из тех незнакомцев в черных пальто, которые убили Панина. Она медленно подняла пистолет на уровень глаз и выстрелила, целясь в грудь. Видимо, она все-таки слишком сильно надавила на спусковой крючок — ствол немного задрался, и крупнокалиберная пуля ударила водителя в лицо, сразу сделав его неузнаваемым. Он взмахнул руками и отлетел назад, словно получив сильный удар в переносицу. Сила этого удара швырнула его спиной на изломанный, полупереваренный грязной землей асфальт, и он замер, умерев, по всей видимости, сразу и без мучений.

Катя опустила было пистолет, но тут из машины, толчком распахнув дверцу, выскочила полуголая расхлюстанная девка и, истошно визжа, опрометью ринулась прочь, роняя в грязь какие-то кружевные тряпки. Банкир резко подался вперед, открывая рот, чтобы крикнуть, но Катя опередила его крик, снова вскинув пистолет и трижды быстро нажав на спуск. Девку швырнуло вперед, Катя ясно видела, как брызнули в стороны от ее спины клочья материи и тяжелые красные капли, и она упала на землю, как брошенная бездумной детской рукой тряпичная кукла.

— Скорее! — выдохнул Банкир. — Шуму-то сколько, мать твою...

Стряхнув оцепенение, Катя выбралась из машины и бросилась к черному “БМВ”, косясь на черные провалы окон, из которых наверняка следили за ней округлившиеся от жадного испуга глаза. Впрочем, она тут же обнаружила, что в большинстве окон нет стекол, а в некоторых и рам — дом был покинут и в ближайшее время, видимо, должен был пойти на снос.

Она скользнула в открытую дверцу и захлопнула ее за собой, предварительно выбросив на землю разлегшийся на сиденье использованный презерватив. Банкир тяжело плюхнулся рядом. Марина просела на амортизаторах. Он запустил двигатель.

— Потаскун, — яростно хрипел он сквозь одышку, — проститутка в штанах! Это он так на стреме стоит, падла!

Машина рывком тронулась с места, заднее колесо подпрыгнуло, перевалившись через ногу убитого. Кате показалось, что она услышала негромкий хруст, с которым сломалась кость. “Нелюди, — подумала она вдруг, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом. — Мы все не люди. Людей нет, их просто не бывает. Есть только звери. Травоядные ходят на работу и возвращаются домой, изо дня в день монотонно пережевывая одну и ту же опостылевшую жвачку, которая, впрочем, их вполне устраивает. А вокруг кружат на мягких лапах кровожадные твари вроде меня, время от времени убивая — иногда от голода, а иногда просто оттого, что им это нравится.

Нет, — подумала она, — это не про меня, это просто не может быть про меня. Мне не нравится убивать, я не хотела, я же только пыталась спастись, я защищалась, черт побери! Да, — сказала она себе, — конечно, ты защищалась. Особенно вот только что, или тогда, на кладбище, с Серым. Разумеется, это была всего-навсего самозащита. Бедная овечка Катя боднула своих обидчиков... Что ж, такое случается — в конце концов, овцы тоже по-своему любят жизнь. Но если овца начинает одну за другой рвать глотки, значит, перед вами, детки, волк в овечьей шкуре. Или бешеный пес. Бешеная сука, — поправила она себя. — Да, это я. Этот портрет, пожалуй, ближе всего к натуре, и не надо строить мне глазки... чвяк, хрясть... вот эти самые глазки не надо мне строить. На, положи их в карман и ступай домой, отдай маме...