И Александр стал обдумывать операцию по уничтожению сокровищ, которые будут отягощать его обозы, когда он все-таки двинет в Индию. Но, когда все было продумано до мелочей, ему стало жаль с таким трудом награбленного, и он решил уничтожить только малоценку, ну и что-нибудь для отвода глаз, а все остальное спрятать на черный день. "Вот только где спрятать? – сказал Александр вслух, потирая пятерней свои предательские половые органы. – Здесь, что ли, в этих горах?

В это время в опочивальню вошел сердитый Клит. Он был в боевом одеянии, вплоть до шлема и котурнов.

– Валяешься, полководец? – спросил он, присаживаясь рядом. – Затащил весь цвет древнего мира в эту дыру и раскис... Вставай, давай, потопали в Индию... Индия... Подумай, это же святые телки[12], махатма Ганди, Рама Кришна и Рерих! И еще индийские фильмы!

– Да ну тебя, Черный... Индия, Индия... Сам ведь говорил, что после нее я недолго проживу. Прикажи лучше вина подать, да побольше. И пусть танцовщицы будут одетыми и в сандалиях...

– Что, опять поссать и засунуть толком не можешь? Давай, врача придворного позову? Скажу ему, что это у меня простатит разыгрался и пусть лечит тебя заочно?

– Все тайное становится явным... Не могу я, Клит, рисковать своим историческим именем... Не хочу, чтобы мое имя муссировалось в учебниках по урологии.

– Ну и дурак... Я ради него на позорище иду, а он, засранец, выпендривается...

– Позорище, позорище... Кто поверит, что у тебя, Клита, простатит? Мне говорили, что ты каждую ночь все женское население Мараканды протря... протрахиваешь... Барсина вчера утром в раскарячку ходила, а морда веселая... Ладно, я подумаю...

– Думай, Шурик, думай.

– Послушай, дорогой, а ты не боишься, что я тебя, того, на тот свет когда-нибудь спроважу? Ведь только ты о моей совсем не божественной болезни знаешь?

– Как тебе сказать, Баламут... – вздохнул Клит, горько усмехнувшись краешком рта. – Знаю лишь, что если ты, божественный, и решишь меня шлепнуть, то это решение дастся тебе нелегко...

Александр Македонский в безотчетном порыве привлек к себе Клита. Некоторое время они, растроганные, сидели голова к голове.

– Эх, Черный, давай, что ли напьемся, – наконец вздохнул Македонский. – Хмельной хрен не болит... Да, кстати, Клит, давно тебя хотел спросить, да все недосуг был... Скажи, пожалуйста, какое отношение твое имя имеет к клитору?

"Что происходит?" – спросите вы... "Баламут в обличье Александра Македонского, Черный в обличье Клита? Что за бессмыслица? Бессмыслица, похлестче денаменационной копейки?

А ничего особенного, никакой бессмыслицы. Походив пару часов в полном снаряжении македонского полковника, я понял, что Николай Сергеевич Баламутов, бывший главный геолог Чоринской партии Магианской ГРЭ, в одной из своих прошлых жизней (везет же людям!) был Александром Македонским, а я, ваш покорный слуга, – его соратником и близким другом Клитом по прозвищу Черный. "Ничего удивительного, – думал я тогда, – что в Сердце Дьявола в ртутной, хорошо проводящей атмосфере, после принятия внутрь шариков Худосокова становятся возможными невероятные, необъяснимые вещи..."

Затем, в промежутках между стычками и сражениями, я немало рассуждал на эту тему и пришел к выводу, что реинкарнация наоборот происходит благодаря чудесному воспроизведению записанных в наших душах событий прошлых жизней... В соответствующих декорациях, естественно... То же небо и та же вода... Полная абсолютная реальность и соответствие. Если, конечно, не учитывать тот факт, что такое воспроизведение приводит к совмещению знаний прошлой и настоящей жизни, то есть в данном случае воспроизведенный Александр Македонский одновременно ощущает себя и Николаем Сергеевичем Баламутовым... И знает то, что знает он... Происходит то, что называется телескопированием – то есть вложением, в данном случае вложением одной секции вечной жизни в другую... Конечно, когда мы с Николаем стали, соответственно, Клитом и Александром Македонским, мы испытали, мягко говоря, потрясение. Но обильные возлияния позволили нам довольно быстро акклиматизироваться в своих новых оболочках.

Но не обошлось, конечно, и без психических травм. Македонский, например, расстроился, когда я сообщил ему, что он умрет молодым, а его империя после этого быстренько распадется. Он приуныл и застрял в Согдиане. Но скоро я убедил его, что смерть при наличии реинкарнации, то есть перерождения, вещь весьма относительная... Умирая, мы переходим не в плохо пригодный для нормального существования рай (или, тем более, ад), а в другую жизнь, настоящую, полнокровную... И такие переходы будут продолжаться, пока существует Земля. А может быть, и вечно... Бесконечное время, бессмертная, разнообразнейшая жизнь...

...Вечером была большая пьянка. Александр напился и стал буянить. Успокоившись после бани, предложил мне ехать в верховья Политимета[13] на охоту.

– А потом Ариамаз и Хориену с землей сравняем, – предложил он, отведя глаза в сторону.

– А в Индию когда? – спросил я, изобразив на лице презрительную улыбку.

– Потом... – ответил Александр и принялся пить снова.

6. Александр берет Ариамаз и напивается. – Пантера любви и честолюбия. – К кому взывать?

И мы поперлись. Воля земного бога – есть воля бога, и мы потащились по раскисшей дороге. Стояла слякотная зима 328/327 годов до нашей эры. Везде лежал мокрый снег, под ним открывалась непролазная грязь. Но Александра влекло что-то. Несколько позже я понял, что не от Индии, последней страницы своей биографии, он бег тогда... Он стремился к чему-то, как вода стремится к морю, как любовник стремится на первую интимную встречу... И очень скоро, невзирая на лавины и камнепады перед нами предстал Ариамаз – оплот непобежденного Оксиарта...

– Подавишься, – сказал я, рассматривая крепость, прилепившуюся к южной стороне неприступной скалы...

– Обижаешь, начальник, – недобро усмехнулся Александр. – Забыл, кто я?

И призвал к себе начальника трехсот своих скалолазов[14] и приказал ему взобраться со своими людьми по северной стороне скалы на самую ее вершину и подготовить приспособления для подъема туда солдат и боевой техники.

Около тридцати скалолазов погибло, сорвавшись в пропасть с гладких каменных стен. Но остальные сделали свое дело, и на следующий день город был сдан.

На пир, посвященный этому событию, Александр пригласил Оксиарта. Оксиарт был поражен великодушием Александра[15] и поклялся ему в вечной верности.

Пьянка, надо сказать, удалась на славу. Македонский нажрался, как свинья, но никому особенно не досаждал[16]. После третьего кувшина кисляка я сдружился с Оксиартом – он здорово напоминал мне Сергея Кивелиди, моего давнего приятеля и однокашника. Захмелев, я попытался выяснить у него, кем он будет в будущих своих жизнях и не знает ли он знаменитого в России, – страна такая на северо-западе за пустынями, – мастера спорта по сабле грека Кивелиди; но Оксиарт все посмеивался и подливал, посмеивался и подливал. Было чему посмеиваться – каждый ребенок в Согдиане знал, что на севере, за пустынями и степями шумит необитаемый вековой лес.

...Уже к вечеру, когда Александр забылся, зарывшись в подушках с головой, гостеприимный Оксиарт показал мне свой личный ансамбль песни и пляски.

...Девочки, надо сказать, были так себе... Вообще, поошивавшись среди прелестниц древнего мира, я пришел к глубокому убеждению, что красота древних девиц – Клеопатры, Таис Афинской и проч. проч. проч. скорее всего сильно преувеличивалась историками. Да, конечно, они превосходили своими внешними данными базарных торговок и, скорее всего, значительно превосходили, но поставь их рядом с нашими бабами из захудалого стриптиз-бара, то эти древние красавицы забегали бы глазами по углам в поисках швабры и половой тряпки...