— А вы не видела там товарища Юзефа? — спросила Софья.

Она как могла подробно описала внешность Дзержинского, даже родинку на левой щеке не забыла упомянуть.

— Нет, не видел. Да вы, барышня, прошли бы в больницу младенца Иисуса. Туда, в морг, свезли всех убитых.

Софья помчалась в морг. У дверей в прозекторий стояли полицейские, но всех желающих пропускали беспрепятственно. Видно, надеялись таким образом выяснить личность убитых.

Новый приступ страха и физическое отвращение потрясли девушку, когда она увидела ряды трупов, окровавленных, с зияющими ранами.

Голова закружилась, противная тошнота подступила к горлу. Однако она заставила себя обойти всех. Среди мертвецов она увидела знакомых социал-демократов: Мечислава Вышомирского, совсем еще юношу, гравера Кароля Шонерта и старого котельщика Зыгмунда Кемпу.

Юзефа в морге не оказалось. От сердца немного отлегло. Софья, обливаясь слезами, направилась к Ванде. Она оплакивала погибших, но сквозь темную пелену горя пробивался лучик надежды: «Юзеф, вероятно, жив».

Ванда в большом волнении металась по квартире. Она очень беспокоилась за Мартина и Юзефа. Где они, что с ними? Рассказ Софьи о посещении морга принес лишь небольшое успокоение. Подруги терялись в догадках: может быть, Мартин и Юзеф ранены? А может быть, ранены и арестованы? Хорошо, если они в больнице, а что, если лежат где-нибудь, укрывшись от полиции, и нуждаются в помощи? Куда бежать, где искать?

Поздно вечером появился Мартин. Шатающийся от усталости и голода, выпачканный в грязи и крови, но живой и невредимый.

— Где Юзеф? — Голос Софьи дрожал от волнения.

— Не знаю. Видел, как он, когда началась стрельба, бросился спасать раненых. А потом налетели драгуны, и я потерял его из виду.

Юзеф появился только на следующее утро.

— Где же вы ночевали? — спросила Ванда.

— Нигде. Просто не было времени даже подумать о ночлеге. Пятьдесят убитых, около ста раненых. Одних надо было укрыть от полицейских, других, особенно тяжелых, поместить в больницы, известить родных…

Юзеф выпил чашку молока. Не раздеваясь, повалился на кровать и тут же уснул, едва успев распорядиться созвать вечером Варшавский комитет.

По предложению Дзержинского Варшавский комитет назначил на 4 мая всеобщую забастовку протеста. Несмотря на многочисленные аресты и ретивость охранки, забастовка прошла блестяще. Встали заводы и фабрики, остановились трамваи, закрылись магазины и даже банки.

На следующий день рабочие Варшавы читали листовку-обращение Главного правления СДКПиЛ: «На царский террор ответим усилением революционной борьбы». Прокламация призывала рабочий класс, весь народ к «массовой мести — массовому террору».

— Но ведь наша партия против террора? — обратилась Ванда к Юзефу.

— Против индивидуального — да, но мы призываем сейчас к массовому. По сути дела, к началу партизанских действий против царского правительства и его аппарата власти. Это как бы промежуточный этап между стачкой и вооруженным восстанием, — пояснил Дзержинский.

Неделей позже Дзержинский докладывал на заседании Варшавского комитета о решениях III съезда Российской социал-демократической рабочей партии, только что окончившего свою работу.

— Товарищи! Третий съезд принял специальную резолюцию «По поводу событий в Польше». Съезд выразил свое негодование в связи с новыми убийствами, организованными царскими палачами 1 Мая в Варшаве и Лодзи, он приветствует мужество и решимость братского пролетариата Польши. Слышите, товарищи, так и написано — «братского»! Съезд признал подготовку пролетариата к вооруженному восстанию «одной из самых главных и неотложных задач партии». Надеюсь, и мы не отстанем от российского пролетариата.

И социал-демократия Польши и Литвы призвала рабочий класс готовиться к вооруженному восстанию. Но как его готовить — никто толком не знал и не умел. И потому, когда 22 июня 1905 года в Лодзи вспыхнуло вооруженное восстание и рабочие вышли на баррикады, оказалось, что партийная организация города не была готова к руководству восстанием.

Дзержинский и Барский от имени Главного правления выпустили листовку с призывом к рабочим всех городов вооружиться и выйти на улицы, но было уже поздно. Восстание в Лодзи было подавлено.

Состоялось заседание Варшавского комитета с участием представителей Главного правления Барского, Ганецкого и Дзержинского. Настроение у всех было подавленное. Невольно перед каждым вставал роковой вопрос: а нужно ли было браться за оружие?

— Нужно! — со всей категоричностью заявил Юзеф. — Я горжусь тем, что честь первой попытки восстания, первой массовой баррикадной борьбы с самодержавием принадлежит польскому пролетариату Лодзи!

Дзержинский отправился в Лодзь, чтобы на месте изучить опыт восстания и ознакомиться с состоянием социал-демократической организации.

Он писал оттуда в Заграничный комитет СДКПиЛ: «…материал и условия здесь очень хорошие и достаточные, не хватает только руководящей руки, ленинского «кулака», организации».

В корчме, у полустанка Дембе-Вельке Привисленской железной дороги, сидели жандармский ротмистр Сушков и командир эскадрона 38-го драгунского Владимирского полка ротмистр Глебов.

В корчме было жарко, душно, жужжали и роились над столом мухи, а пиво, которое пили офицеры, было теплое и кислое. Вопреки всему этому Сушков был в прекрасном настроении. Он предвкушал сегодня отличную «охоту» и надеялся поймать много крупной «дичи».

Драгуны расположились у коновязей, кто как мог, в тени деревьев на чахлой траве. Разопрев от июльского зноя, одни из них вяло ругали социалистов, другие чуть ли не в открытую материли начальство.

Общее томление нарушил прибежавший с полустанка запыхавшийся стражник.

— Дозвольте доложить, ваше благородие, — обратился он к Сушкову, — с прибывшего поезда сошли человек семьдесят, и все направились к лесу в имение Олесин- Дужий.

Сушков просиял. Жандармский осведомитель не подвел. Теперь очередь за ним, ротмистром Сушковым. Если он не промахнется, то весь актив варшавской организации социал-демократии Польши и Литвы будет захвачен.

Но Сушков не спешил. Зачем преждевременно обнаруживать себя и спугивать «дичь»? Пусть «гости» спокойно минуют поле и углубятся в лес. Пусть начнут свое собрание, и тогда драгуны и стражники возьмут их в кольцо и затянут петлю.

Команда «по коням!» подняла кавалеристов примерно через час после того, как последний из прибывших пассажиров скрылся из виду.

В лесу строй кавалеристов нарушился, и Глебов невольно подслушал разговор солдат, отделенных от него кустами.

— Молодцы белевцы! Отказались усмирять рабочих — и баста! — говорил молодой голос.

— А 37-й пехотный во время лодзинских боев целиком в казармах под замок попал. Признали «неблагонадежным». А мы все мотаемся, все усмиряем. Скоро вовсе в жандармы запишут. Доусмиряемся, пока рабочие нам головы не поотрывают, — отозвался хриплый бас, в котором, к своему удивлению, Глебов узнал взводного 2-го взвода унтер-офицера Гаврилина.

«Ого! От таких разговоров и до бунта недалеко», — подумал Глебов.

Он резко скомандовал: «Эскадрон, напра-во!» — и драгуны, повернув коней, теперь уже не змейкой, а широкой цепью начали прочесывать лес.

В лесу имения Олесин-Дужий действительно в этот день, 17 июля, проходило собрание социал-демократов. И не рядовое собрание, а Варшавская межрайонная конференция. Руководил ею представитель Главного правления товарищ Юзеф.

Заседание конференции подходило к концу, когда сквозь деревья делегаты увидели кавалеристов. И тут все услышали спокойный голос Юзефа:

— Товарищи, прошу сдать мне всю нелегальщину. В случае ареста мне терять нечего, все равно за два побега припаяют.

Всадники со всех сторон окружили большую поляну, где проходила конференция. Бежать было некуда.

Мартин хладнокровно вытащил из кармана трубочку и уселся курить под ближайшим деревом. Молодой Антон Краевский опустился на землю рядом с ним. Антон немного волновался — ведь это его первый арест! И гордился тем, что будет арестован в обществе ветеранов партии.