– Я… Мне нельзя, – пискнула секретарша. Она выглядела совершенно потерявшейся. “Немудрено, – подумал Бекешин. – Она меня таким сроду не видала. Никто меня таким сроду не видал, во всяком случае, на работе”.

– Нельзя? – изумился он, так высоко вздернув брови, что даже потерял равновесие и чуть было не сковырнулся со стула. – А почему же это нам нельзя пить? Мы что, беременны?

– Мы на службе, – ответила секретарша. Она уже разобралась в ситуации, поняла, что шеф ее не провоцирует, а просто нуждается в компании, и теперь аккуратно выруливала из неловкого положения, прикидывая, чем все это может закончиться.

– Ну и что? – сказал Бекешин. – Подумаешь, служба… Кто нас застукает? Вот сама подумай: кто? Я тут главный, никого не боюсь.

– Зато я не главная, – кокетливо стрельнув густо подведенными глазами, напомнила секретарша.

– Па-а-адумаешь, – протянул Бекешин. – Сделаем тебя вице-президентом по.., по корреспонденции. Вот дернем по стаканчику и сразу сядем писать приказ, пока окончательно не развезло… А пока ты еще не вице-президент, изволь не пререкаться со своим шефом. Давай, наливай. У меня сегодня повод… Черт, не помню. Ведь был же какой-то повод, не зря же я так надрался… Слушай, – вдруг спохватился он, – а кто, ты говоришь, мне дозванивался?

– Какой-то Степанихин, – ответила секретарша. – Просил срочно перезвонить. Это насчет какой-то меди…

– М-да? – глубокомысленно переспросил Бекешин. Он еще изображал пьяного – видимо, по инерции, – но где-то под диафрагмой уже возникла сосущая пустота, и его хмель пошел стремительно всасываться в эту пустоту, скручиваясь воронкой, совсем как вода в ванне, когда вынешь пробку. Через секунду остатки приятного тумана окончательно исчезли из его головы, но пустота в груди осталась, и в этой пустоте гулко бухало сердце.

Степанихин был одним из тех немногих людей, кто знал о его истинной роли в этой энергетической афере. Он работал в липовой строительной фирме каким-то менеджером, но его основной специальностью было стукачество. То, что Степанихин позволил себе выйти на него напрямую, через секретаршу, вселяло в Бекешина тревогу. “Вот черт, – подумал он. – И надо же мне было выключить мобильник!"

– Степанихин? – как можно более беспечно переспросил он. – Впервые слышу… А впрочем, это что-то знакомое… Ты извини, детка, но с выпивкой пока придется повременить. Номер его у тебя записан? Давай-ка, соедини. И если тебе не трудно, постарайся держать свои любопытные ушки подальше от трубочки…

– Как вам не стыдно! – попробовала было возмутиться секретарша, но он замахал на нее руками, и она вышла, обиженно цокая каблучками.

Степанихин, судя по голосу, пребывал в тихой панике. Он даже заикаться начал, и Бекешин с первых слов понял, что творится что-то неладное.

– Ты что, Степанихин, с ума сошел? – прошипел он в трубку. – Ведь договаривались же – на работу не звонить!

– ЧП, Георгий Янович, – одышливо проговорил Степанихин. – Катастрофа! Наша медь прибыла.

– Какая медь? – сердито спросил Бекешин. – Да перестань ты пыхтеть как паровоз, говори по-человечески!

– Медь.., медный провод… Из Сибири. Те десять тонн, которые мы ждали.

– Ну и что тут такого катастрофического и чрезвычайного?

– Грузовик… Здоровенная такая фура, знаете… Какой-то псих подогнал ее прямо под окна офиса и требует лично вас.

– Меня?!

– Вас. Лично. Несет какую-то чушь: за этот провод, дескать, кровью плачено. Подавайте мне, говорит, вашего начальника… Ну, наш-то индюк к нему выходит, а он: нет, говорит, Бекешина мне надо… Должен, говорит, сдать с рук на руки… Идиот какой-то, честное слово… Так и торчит со своей фурой под окнами. А народ в конторе уже затылки чешет: кто такой Бекешин и что теперь делать, кого вызывать – “скорую” или ментов?

– О Господи, – упавшим голосом произнес Георгий Бекешин. Это действительно была катастрофа. – Господи ты Боже мой… Откуда он свалился на мою голову? Как он хоть выглядит-то?

– Да так же, как говорит, – ответил Степанихин. – Здоровенная горилла в рабочем тряпье. Весь оборванный и даже, кажется, горелый. А грузовик весь в дырках от пуль, представляете? Я вот думаю: может, это провокация? Может, налоговики что-нибудь…

– Ти-хо!!! – рявкнул Бекешин так, что у самого зазвенело в ушах. – Тихо, ты, – уже спокойнее добавил он. – Еще что-нибудь этот псих говорил?

– Нет.., то есть да. Скажите, говорит, Бекешину, что прибыл лейтенант Фил.

Бекешин вздрогнул и, больше не слушая Степанихина, медленно положил телефонную трубку на рычаги.

Глава 10

Юрий вышел из ванной, кутаясь в махровый халат хозяина, который был ему коротковат. Сидевший в кресле перед телевизором Бекешин сразу же положил на место телефонную трубку и торопливо поднялся ему навстречу.

– Хорошо, черт подери, – сказал Филатов, энергично растирая голову полотенцем. – Сто лет не мылся по-человечески… Слушай, я у тебя там совсем запутался. В какой, говоришь, банке антисептик?

– В бело-голубом баллончике с красным крестом, – ответил Бекешин. – Это, собственно, аэрозоль…

– А, – перебил его Юрий, – вон что… А то я схватил банку с каким-то кремом, а на нем почему-то баба нарисована… Ты ведь говорил, что не женат?

– Потому и крем в ванной, что не женат, – ответил Бекешин. – Помогает дамам.., э.., расслабиться, в общем. Ну, возбуждает, что ли…

– Ага, – понимающе сказал Филатов, – ясно… Только зачем на это деньги тратить? Мазал бы их горчицей. Всю ночь бы скакали, как живые.

Бекешин удивленно посмотрел на него и только тут заметил, что глаза у лейтенанта Фила смеются. “Юморист, – подумал Бекешин с тоской. – Тарапунька, блин, он же Штепсель… Разговоры про крем – это все очень мило, но ведь этим дело наверняка не ограничится”.

"Только не здесь, – подумал он, обводя взглядом свою выдержанную в белых тонах гостиную. – В нем ведь столько крови… Всю мебель придется менять, все ковры. И вообще, пускай старый козел сам думает, как с ним быть. Сам эту кашу заварил, сам пускай и расхлебывает”.

– Ладно, – сказал Филатов, – хрен с ним, с твоим аэрозолем. Вот дней пять назад он бы мне очень пригодился, а теперь и так сойдет.

– Я так и не понял, что с тобой приключилось, – сказал Бекешин, старательно имитируя интерес, которого на самом деле не испытывал. Единственным, что он сейчас чувствовал, было тоскливое томление духа, как если бы вокруг была не его белоснежная гостиная, а одиночка с бетонными стенами и зарешеченным окном – каменный мешок, камера смертников…

– А я и сам, если хочешь знать, ни хрена не понял, – ответил Филатов, беря с журнального столика пачку сигарет. – “Давидофф…” – прочел он. – Ишь ты! Крутой какой Давыдов выискался… В общем, жарили меня, Гошка. Два раза жарили, да так и не зажарили, как видишь. И, что самое обидное, так мне и не удалось хоть кому-нибудь за это в морду дать, Только найду подходящее рыло, глядь – а оно уже мертвое. Прямо мистика какая-то! Сроду со мной такого не было, чтобы меня лупили почем зря, а я бы сдачи дать не мог.

– Да, – сказал Бекешин, – история.

– В этой истории, Гошка, непременно надо разобраться, – убежденно заявил Юрий. – Есть кое-какие зацепки, но все они там, в Сибири, остались. Да и трудновато мне было это дело в одиночку распутать. Ни денег, ни оружия, ни жратвы, в конце концов. Поговорить, и то не с кем.

– Так позвонил бы мне по телефону, – сказал Бекешин.

Филатов повернул к нему голову и некоторое время разглядывал, как диковинного зверя.

– А, – сказал он наконец, – ну да. Ты же у нас бизнесмен, таксофонами не пользуешься… Я же тебе говорю: денег не осталось ни гроша. Если бы не этот грузовик с медью, то, честно говоря, даже не представляю, как бы я домой добрался.

«Да, – подумал Бекешин. – Да, ребята, это вам не ларечник какой-нибудь, не зверь черномазый с Черкизовского рынка, этого так просто не уделаешь. Другой бы на его месте в такой ситуации просто подох безо всякой посторонней помощи, а этот жив, здоров и готов к новым подвигам. Грузовик вот отбил с ворованной медью. У меня отбил и мне же пригнал, мать его в душу… Одно слово – герой! Чтоб тебе провалиться с твоим героизмом…»