Электричка плавно, без единого толчка, тронулась и пошла, осторожно выбираясь из путаницы подъездных путей. Вырвавшись на свободу, она пронзительно свистнула и с нарастающим воем исчезла среди подмосковных полей и перелесков.

Оставшийся на перроне неприметный человек в удлиненной кожаной куртке и бейсбольной шапочке с недавно вошедшей в моду надписью «Я далек от мысли» проводил ушедшую электричку безразличным взглядом, еще раз внимательно осмотрел опустевшую платформу и неторопливо зашагал прочь.

Пройдя здание вокзала насквозь, он вышел на улицу, повернул за угол и оказался в узком закоулке между стеной вокзала и грязной гранитной стеной железнодорожного моста. Отыскав в ряду висевших здесь таксофонов исправный, он по памяти набрал номер и что-то коротко сказал в трубку.

Глава 3

Поток ринувшихся к выходу дачников вынес Андрея Шилова на платформу, где он наконец сумел расправить плечи и вздохнуть полной грудью. Он подвигал локтями и плечами, ощущая себя смятым, как пустая сигаретная пачка, и поправил на плече ремень сумки.

Дачники уже спустились вниз и, разбившись на несколько ручейков, до смешного напоминавших деловитые колонны учуявших сахарный сироп муравьев, по многочисленным, хорошо утоптанным тропинкам устремились в придорожный березняк. Андрей в последний раз встряхнулся, прислушиваясь к удаляющемуся позвякиванию их амуниции, и тоже спустился вниз.

Он планировал, войдя в перелесок, устроить себе буколический завтрак на каком-нибудь пеньке.

В животе урчало от голода, и он всю дорогу не мог забыть о лежавшем в сумке гамбургере, который, словно издеваясь, источал призывный аромат, пробивавшийся даже сквозь ткань сумки. Андрей всегда придерживался того мнения, что великие – да и малые, коль уж на то пошло, – дела следует совершать на полный желудок, чтобы урчание в животе не отвлекало одинокого героя от решения глобальных проблем. Присаживаясь на ствол поваленной ветром березы в нескольких шагах от тропинки, он отметил, что снова настроился на привычный иронический лад. Жизнь брала свое, и пропитанная пьяным ужасом московская квартира теперь казалась просто дурным сном, приснившимся в полнолуние, скажем, в прошлом году, а то и раньше.

– Все правильно, – сказал он вслух, расстегивая замок сумки и благожелательно оглядывая голый еще перелесок, засыпанный серой прошлогодней листвой. – Мертвым – земля, а живым – жизнь.

Он заглянул в сумку, и настроение у него моментально упало. Проклятые дачники так интенсивно толкались, что его вожделенный гамбургер превратился в неаппетитное месиво, равномерно размазанное по всей сумке. Есть это было нельзя.

Он был не настолько голоден, чтобы, как бродячий пес, вылизывать кетчуп и майонез из распотрошенной сумки.

Бутылка минеральной не пострадала, если не считать того, что она была выпачкана, как и все остальное, но обмануть голод минералкой не стоило и пытаться: Андрей хорошо изучил свой желудок и знал, что тот предпочитает мясо. «Черт, – подумал он, – надо было все-таки взять пиво.» Горестно вздыхая и сыпля унылыми ругательствами, он принялся чистить сумку.

Когда с этим печальным делом было покончено, Андрей все же открыл бутылку и стал, прихлебывая из горлышка и невольно морщась от отвращения и досады, составлять план предстоящей кампании.

О том, чтобы вести прямые расспросы или попросту, как в прошлый раз, заявиться в молитвенный дом, не могло быть и речи, если, конечно, он не хотел покончить с собой. Следовало пройтись по поселку и постараться хоть что-нибудь подсмотреть, не привлекая к себе внимания. Легко сказать – не привлекая внимания, подумал Андрей, с гадливостью отставляя в сторону бутылку и закуривая сигарету. На том собрании было человек двести, если не больше, и почти все, насколько он понял, – жители поселка. Хорошо было какому-нибудь Шерлоку Холмсу расхаживать по уже тогда насчитывавшему не один миллион жителей Лондону в привязной бороде и матросской шапочке. Из мха, что ли, бороду сделать?..

Оружие. Надо найти оружие, вот что. И сфотографировать. А еще лучше – взрывчатку. Одно дело – написать статейку со слов пьяного до остекленения мужичонки-истопника.., как его звали-то? Василий, кажется… Да, точно, Василий Рукавишников. Он очень просил не называть его имени, опасался, надо понимать, мести, хоть и пьян был просто до безобразия.

Трезвый ни за что не распустил бы язык, ни за какие деньги, потому что мертвым деньги ни к чему.

…В тот, самый первый, раз Андрей приехал в Крапивино по заданию редакции. Имя Александра Волкова, до той поры никому не известное, вдруг зазвучало едва ли не на каждом углу. О нем говорили старушки в очередях и увешанные бриллиантами дорогие потаскухи на светских раутах, банкетах и презентациях. Шилов не усматривал в этом ничего удивительного: в смутные времена каждому хочется верить в чудо, и всевозможные колдуны и маги всех мыслимых цветов и оттенков начинают плодиться, как тараканы. В Москве появились листовки, расклеенные на досках объявлений, на рекламных тумбах, фонарных столбах и просто на стенах домов. Размноженное на ксероксе бородатое лицо с пронзительными глазами и широким лбом смотрело с сероватых листков. Напечатанный ниже текст обещал научить любого желающего жить в мире с собой и Вселенной и преуспевать, несмотря ни на что. Это было именно то, что нужно: разговоры о чудотворце из Крапивино с каждым днем, казалось, набирали силу, хотя до популярности Кашпировского и Чумака Александру Волкову пока было далековато.

Так или иначе, материал мог получиться интересный, а независимая, да еще и молодежная газета просто обязана быть интересной, чтобы оставаться на плаву, и специальный корреспондент Андрей Шилов был именно тем человеком, который способен преподнести материал наилучшим образом.

Приехав в Крапивино, он не стал сразу же размахивать своим журналистским удостоверением, тем более что на моления допускались все желающие. Молитвенный дом он отыскал без труда. Большое краснокирпичное здание, выстроенное с легко различимым японским акцентом, высилось неподалеку от центра поселка. Листовок в поселке Андрей не заметил. Видимо, здесь секта Александра Волкова в рекламе не нуждалась. Была середина дня – время, для религиозной службы совершенно неподходящее, но молитвенный дом не пустовал. Стоя на грязном разбитом тротуаре и с неприятным чувством шевеля пальцами ног в промокших насквозь ботинках, Андрей видел, как в здание время от времени входили люди. Он понимал, что вид у него самый что ни на есть идиотский: торчит себе на тротуаре мужик и смотрит на дом как кот на сало, но ничего не мог с собой поделать. Что-то глубоко внутри него изо всех сил противилось самой мысли о том, чтобы войти в это смахивающее на пагоду здание.., не говоря уже о том, чтобы задержаться там надолго. Это было смешно, проходимость у журналиста должна быть получше, чем у танка, а шкура толще, чем у носорога, но так было, и Андрей почувствовал вдруг, что потерял всякий интерес и к этому дому, и к тому, что в нем происходит, и к этому их хваленому Волкову…

«В конце концов, – подумал он, – можно разок вернуться с задания и без материала, просто для разнообразия».

– Дикость какая-то, – негромко сказал он вслух и закурил, чтобы привести себя в порядок. Табак помогал ему всегда, но сегодня почему-то не помог – заходить в пагоду все равно не хотелось.

Возможно, он так и ушел бы несолоно хлебавши, но тут его осторожно взяли сзади за локоть. Андрей сильно вздрогнул и с трудом сдержал испуганный возглас. Приятный мужской голос произнес у него над ухом:

– Путь к истине тернист и труден, и тяжелее всего, как правило, дается именно первый шаг, не правда ли?

Андрей резко обернулся и увидел невысокого человека в потертом драповом пальто, из-под которого выглядывал мохнатый шарф диковатой сине-зеленой расцветки, в лохматой кроличьей ушанке, вязаных перчатках и ботинках того фасона, который так любила отечественная промышленность в конце семидесятых годов. Помнится, Андрей тоже носил такие в школу и уже тогда ненавидел эти уродливые, но совершенно неуничтожимые колодки на подошве из низкосортной пористой резины. Брюки у человека были коричневые и неглаженые, а на длинном и каком-то унылом носу кривовато сидели очки в старомодной оправе из черной пластмассы, одна дужка которых была сломана и скреплена синей изолентой.