Ранним утром следующего дня княжна Мария Андреевна объезжала свои поля. Дабы лишний раз не пугать простодушных поселян своим необычным нарядом и не вызывать ненужных кривотолков, княжна выехала из дома в коляске, с кучером, лакеем и даже с кружевным зонтиком, который прикрывал ее лицо от воздействия солнечных лучей. Впрочем, последняя предосторожность была явно запоздалой: одинокие прогулки верхом, предпринимаемые княжною с ранней весны, во время которых ни о каких зонтиках она даже не вспоминала, уже окрасили ее кожу в ровный золотисто-коричневый цвет, более подобающий крестьянской девушке, чем высокородной княжне.

Трясясь в экипаже по ухабистым пыльным проселкам и обозревая уже наполовину сжатые поля, княжна боролась с одолевавшими ее мрачными мыслями. Мысли эти, как ни странно, поначалу касались вовсе не поручика Юсупова и даже не его удивительной трости, описание коей княжне удалось-таки отыскать в дневниках князя Александра Николаевича. Загадка Черного озера также не волновала воображение княжны — по крайней мере, в данный момент. Даже тоска по тем, кто ушел навсегда и уже не вернется, ставшая за последние месяцы привычным фоном существования Марии Андреевны, сейчас отступила куда-то на задний план, уступив место тоскливому раздражению.

Раздражение это было вызвано не чем иным, как предпринятой княжною поездкой. Поездка эта была нужна и даже необходима. Урок, преподанный некогда Марии Андреевне французом Лакассанем, который без труда уличил в воровстве деревенского старосту, пользовавшегося ее полным доверием, был усвоен ею накрепко и никогда не забывался. Именно по этой причине оказавшееся в ее владении огромное хозяйство не только не развалилось, как пророчили многие, но, напротив, крепло с каждым днем на зависть соседям. Повседневные хозяйственные хлопоты, отнимавшие так много времени и сил, казались Марии Андреевне сами собой разумеющимися, как и необходимость умываться поутру или причесывать волосы. Проверка счетов, споры с вороватыми приказчиками, продолжительные совещания с управляющими — от всего этого невозможно было отказаться, и со всем этим Мария Андреевна справлялась без посторонней помощи, не ропща и уповая, как учил ее покойный дед, только на свои силы. Но сегодня вид протянувшихся до самого горизонта полей почему-то вызывал у нее внутренний ропот и чуть ли не отвращение. Княжна, хоть и не признавалась в том даже себе самой, смертельно устала, ибо помимо чисто хозяйственных дел на нее теперь навалилось слишком много иных проблем, столь же безотлагательных, как сбор урожая, но при этом гораздо более острых.

«Состояние, — мрачно думала она, глядя по сторонам из катившейся по пыльной дороге коляски. — Десятки поместий, миллионы рублей, сотни тысяч крепостных, и я — единовластная владелица всего этого. Владелица ли? А может быть, заложница? Собирай зерно, продавай зерно, верши судьбы людей, заботься о них и смотри в оба, чтобы эти самые люди, о коих тебе полагается печься, не слишком сильно тебя обкрадывали. И при этом изволь быть мила, чиста, нежна и бела, аки лилия, танцуй на балах и болтай какой-то вздор на приемах... Происхождение обязывает! Ах да, чуть не забыла. Еще будь любезна скрывать свой ум и при этом не забывай, оставаясь в рамках светских приличий, отбиваться от наскоков драгоценной княгини Аграфены Антоновны...»

Вспомнив об Аграфене Антоновне, она пощупала висевшую на шее серебряную цепочку. Прикрепленная к цепочке пуля не была видна, поскольку Мария Андреевна избегала выставлять ее напоказ, но при каждом своем движении княжна кожей ощущала прикосновение теплого кусочка свинца. Она по-прежнему не видела способа связать этот бесформенный комок металла с именем княгини Зеленской, но в том, что именно Аграфена Антоновна вдохновила убийцу на его сомнительный подвиг, у нее сомнений не было.

Мысли ее невольно свернули в ставшую привычной за последние недели колею. Поручик Юсупов вызывал у нее такой же жгучий и опасливый интерес, как и запертый в дубовой клетке на подворье лесника матерый волк. Дневники старого князя помогли Марии Андреевне кое в чем разобраться — к сожалению, далеко не во всем, ибо описывали дела давно минувших дней.

Князь Александр Николаевич, дед княжны Марии, был человеком не только властным, решительным и очень умным, но и весьма обстоятельным. Выйдя в отставку и поселившись в Вязмитинове, он сразу же начал писать мемуары, в коих не упускал ни одной подробности из тех, что мог упомнить. События, как великие, так и совершенно незначительные, коих он был свидетелем и участником, люди, города, походы, дворцовые интриги и даже предметы, по какой-то причине поразившие воображение князя, — все находило отражение в его пространных мемуарах.

Таким образом, история знакомства Александра Николаевича с покойным графом Лисицким была записана им во всех подробностях. Подробности эти и впрямь показались княжне довольно скучными, зато скрупулезно составленное описание коллекции графа, насчитывавшей более трех сотен ружей и пистолей, весьма ей пригодилось. Помимо прочих удивительных, а порою и курьезных экспонатов этой коллекции, старый князь описывал трость с золотым набалдашником в виде песьей головы, внутри коей был хитроумно упрятан ружейный ствол. Набалдашник представлял собою рукоятку с замаскированным под украшения курковым механизмом; заряжалось сие орудие, как водится, со ствола и било почти на сто шагов с завидной точностью. Игрушка эта была вывезена графом Лисицким из Италии, из города Милана, и ни разу не использовалась им по прямому назначению — граф весьма дорожил стреляющей тростью как ценным экспонатом своей коллекции и очень боялся повредить ее неосторожным обращением.

Печальная судьба графа также нашла отражение в записках князя Вязмитинова. Последняя встреча их произошла при обстоятельствах официальных: граф просил Александра Николаевича быть свидетелем при составлении им нового завещания, в коем он лишал наследства своего племянника, гусарского поручика Николая Ивановича Хрунова-Лисицкого. Поручик Хрунов прославил свое имя тем, что обесчестил некую девицу благородного происхождения. Имени девицы князь в своих мемуарах не упоминал, да оно Марию Андреевну и не интересовало. Далее, как водится, была дуэль и громкий скандал, который лишь ценой неимоверных усилий графа Лисицкого и родителей потерпевшей девицы удалось замять раньше, чем он достиг ушей государя.