Дмитрий с неловкостью рассмеялся и энергично почесал затылок.

– Ну, тетка Дарья, – сказал он, – от тебя не скроешься. Прямо следователь какой-то, честное слово.

– Следователь не следователь, – усмехнулась старуха, – а тебя насквозь вижу, и еще на три аршина под тобой. Ты не убил ли кого?

– Да ты что, тетка Дарья, – замахал на нее руками Зернов, – господь с тобой! Да неужто я на убийцу похож?

Он говорил правду, поскольку Григорий Бражник в это время был жив и здоров.

– Похож не похож, – сказала тетка Дарья, – а только неспроста ты сюда прибежал.

– Твоя правда, – согласился Зернов, хорошо знавший тетку Дарью и понимавший, что хитрить с ней бесполезно. – Прибежал. Схорониться мне надо на время.

Он кривовато усмехнулся, поймав себя на том, что почти дословно цитирует Доцента из «Джентльменов удачи».

– Хоронись, коли надо, – сказала тетка Дарья. – Чего учудил-то, скажешь?

– Сфотографировал то, что не следовало… В общем, влез не в свое дело.

– А что за дело-то? – с любопытством спросила тетка Дарья. Судя по всему, ее-таки донимало сенсорное голодание.

– Убийство, – сказал Зернов. – Да вот, – завозился он, вынимая фотографии из неразлучного кофра, – погляди, если не противно.

Тетка Дарья долго рассматривала фотографии, то поднося их к самому носу, то отводя на вытянутую руку – зрение у нее в последнее время стало сдавать, а тратить время и силы на визит к окулисту она в своем возрасте полагала бессмысленным. «На том свете и такая сгожусь», – неизменно отвечала она на уговоры Зернова. Закончив внимательное изучение кровавого зерновского репортажа, она положила фотографии на стол, кряхтя, поднялась с табурета и, шаркая кожаными подошвами огромных валенок, которые носила теперь круглый год, направилась к русской печке, загромождавшей половину комнаты своей давно нуждавшейся в побелке тушей.

Покопавшись в хламе, сложенном на задернутой занавеской лежанке, она извлекла оттуда литровую банку, в которой плескалась мутноватая жидкость и поставила ее на стол.

– Я так понимаю, – сказала тетка Дарья, снова садясь и разливая самогон по щербатым рюмкам, – что бандитов этих еще не поймали.

– Угу, – промычал Зернов, опрокидывая рюмку.

Он и не подозревал, до чего ему, оказывается, необходимо было выпить, причем не коньяка какого-нибудь и даже не водки, а вот именно тетки-дарьиного самогона.

– Страсти-то какие, – сказала старуха, снова придвигая к себе фотографии и бросая на них быстрый взгляд, нисколько, впрочем, не испуганный. – Вот ведь душегубы! Вылитые немцы.

– Почему – немцы? – устало удивился Зернов. В голове у него уже шумело, и сильно клонило в сон. – Самые что ни на есть русские.

– Особенно этот, – сказала тетка Дарья, тыча пальцем в фотографию Рубероида. – Прямо Илья Муромец. Это арап, что ли? Откуда он там взялся?

– Да мало ли в Москве негров? – пожал плечами Зернов.

– Неужто много? – поразилась старуха.

– Навалом, – подтвердил Дмитрий. – Многие родились и выросли у нас.

– Это как же? – не поняла тетка Дарья. – Это от наших девок, что ли?

– Так не от сырости же, – рассмеялся Зернов. – Ясно, что от девок.

– Ишь ты, – покачала головой старуха. – Интересно.

Она о чем-то задумалась. Зернов с интересом наблюдал за ней.

– Что, тетка Дарья, – спросил он наконец, – замечталась?

– Тьфу на тебя, – рассмеялась та. – И впрямь замечталась. Ты мне скажи: арапы эти – они целиком черные или как?

Зернов расхохотался, едва не свалившись с шаткого табурета, успев в то же время отстраненно подумать, что тетка Дарья, вполне возможно, намеренно валяет дурака, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

Смеяться почему-то сразу расхотелось.

– В горошек, – сказал он. – А некоторые в полосочку.., как матрас.

– Болтун-Тетка Дарья снова встала и опять зашаркала к лежанке. Зернов наблюдал за ней с недоумением – самогона в банке было еще сколько угодно, они успели выпить только по рюмке. Точнее, это Зернов выпил, а старуха вообще только пригубила. «Что это она затеяла?» – подумал Дмитрий и непроизвольно вздрогнул, когда та с шумом вытащила из-под старого тряпья тяжелую двустволку.

– Блин, – не удержавшись, сказал пораженный Зернов. – А это у тебя откуда?

– Ты не блинкай, не в Москве, – мгновенно отреагировала тетка Дарья. – А ружье это Соломатина деда. Он по осени помер. Соломатиха, дура старая, хотела ружье участковому снести, да я не дала – все равно он его пропьет, бочка бездонная…

– Да тебе-то оно зачем?

– А волков пугать. Обнаглели совсем, спасу нет, как в войну. Того и гляди, прямо из избы за ногу выволокут. По ночам воют, как нечистая сила. Так я выйду на крылечко, шандарахну разок в небо, они и разбегутся.

– Вот это жизнь, – передернул плечами Зернов. – Прямо Клондайк какой-то.

– Не знаю я, какой такой Клондайк, – сказала старуха, – а только людей у нас до сих пор не стреляли. С ружьем-то управишься?

– Дело нехитрое, – ответил Зернов, а сам подумал о том, насколько смешна и бесполезна старенькая двустволка против автоматов в руках упакованных в бронежилеты людей. – Да пустое это, тетка Дарья, – добавил он, – не станут они меня здесь искать. Да и не знают они про меня, если уж на то пошло.

– Десяток жаканов у меня еще есть, – словно не слыша его, продолжала старуха. – Вон там они, в сундучке. Ты ружьишко-то почисти, заряди и держи под рукой. Мало ли что…

Три дня прошли спокойно. Деревенская жизнь зимой скучна и однообразна, особенно если в хозяйстве нет скотины, о которой надо заботиться. Единственной скотиной в доме у тетки Дарьи был престарелый кот, отзывавшийся на незатейливое имя Тимофей.

Полосатый этот зверь круглые сутки спал на печи, спускаясь оттуда лишь затем, чтобы выклянчить у хозяйки что-нибудь съедобное. Время тянулось медлительно и неторопливо, делать было совершенно нечего. Зернов отыскал на чердаке свои старые лыжи и, вооружившись камерой, совершал прогулки по окрестностям, с которых возвращался затемно, бодрый и голодный, как волк. Уступая настоятельным просьбам тетки Дарьи, он брал с собой ружье, но каждый прожитый час все больше убеждал его в том, что он просто валяет дурака, в то время как его место в Москве. В конце концов, нельзя же прятаться всю жизнь!

Не то, чтобы он считал тревогу Бражника начисто лишенной оснований, но пуганая ворона, как известно, и куста боится. «Досижу неделю – и домой!» – решил Зернов.

Он размашисто бежал через поле, возвращаясь с утренней прогулки. Хорошо смазанные лыжи мягко посвистывали, скользя по снегу, голубая сдвоенная полоска лыжни, проложенной Зерновым за эти дни, плавно забирала вправо, к дороге, по которой раз в неделю в деревню пробивалась автолавка, сопровождаемая на всякий случай трактором. Бежать вдоль дороги было не так интересно, как через поле, но, двигаясь по прямой, Зернов непременно сверзился бы с невысокого, но крутого обрыва, нависавшего прямо над полузасыпанными снегом гнилыми заборами деревенских задов. Дорога прорезала этот косогор, образуя пологий спуск, и возле полуразвалившегося деревянного здания заброшенного клуба разветвлялась надвое. В ста метрах налево от клуба торчали из снега черные пеньки изб деревни Малые Горки, Большие же Горки скрывались за пологим бугром метрах в двухстах от развилки. Тетка Дарья, скорее всего, уже вынула из печи чугунок со щами и теперь косится на старые ходики с жестяным циферблатом и привязанной вместо гири подковой, поджидая своего непутевого постояльца.

Представив себе, как пахнут щи, Дмитрий ускорил шаг. В ушах засвистел ветер, и громоздкая двустволка, все больше раздражавшая Зернова, начала размеренно ударять прикладом по заду, словно поторапливая. «Синяк ведь набьет, зараза», – подумал журналист и передвинул ружье на грудь. Теперь чертова железяка мешала работать палками и вдобавок принялась брякать по футляру фотоаппарата.

Зернов выругался и остановился метрах в двадцати от дороги, раздраженно путаясь в ремнях и стараясь так приладить ружье, чтобы свести к минимуму создаваемые им неудобства.