— Зачем? — спросил мужчина, но гантель все-таки положил.

Старший наряда проследил за этой операцией пристальным и довольно-таки неприязненным взглядом. Ему никогда не приходилось задерживать маньяка, но и обычные, вполне добропорядочные и психически нормальные граждане при определенных обстоятельствах порой умели удивить. Этот тип с гантелью, к примеру, запросто мог оказаться тем самым психом, ухитрившимся захватить заложницу и теперь притворявшимся соседом, который просто выскочил на шум. Повернешься к нему спиной, а он треснет тебя своей железкой по затылку и возьмет ноги в руки…

— Зайдите в квартиру, — приказал он.

— В эту? — удивленно спросил мужчина, указывая на дверь квартиры Козинцева.

— В свою, — сказал сержант. — В которой живете.

Мужчина с обиженным видом подобрал гантель и скрылся за дверью соседней квартиры. Сержант подумал, что гантель лучше было бы на время конфисковать, но тут же мысленно махнул рукой: в квартире наверняка имелась еще одна.

В дверь квартиры Козинцева позвонили, и, когда после третьего по счету звонка хозяин не отозвался, сержант принял решение ломать дверь. Прежде чем приступить к этой ответственной операции, он просто на всякий случай попробовал покрутить дверную ручку, и дверь неожиданно легко открылась.

В сплошь завешенной пыльными драпировками прихожей ярко горели укрепленные по обе стороны большого овального зеркала бра. Свет горел и в покинутой разоренной гостиной, где до сих пор сильно пахло какими-то восточными благовониями. Деревянный идол валялся на боку среди разбросанных книг, сломанных свечей и рассыпавшихся безделушек. От удара об пол каменная плошка жертвенника слетела с его колен и откатилась в угол. Дно ее было запачкано красным.

В спальне было темно и пусто, в окно светила поднявшаяся над микрорайоном луна.

Хозяин квартиры обнаружился на кухне. Там тоже горел свет, мирно, по-домашнему урчал работающий холодильник. Козинцев сидел за кухонным столом в своем дурацком черном сюртуке и, одним глазом поглядывая в потерянные Отморозовым во время панического бегства листки, с аппетитом уплетал жаркое, лежавшее в глубоком серебряном блюде антикварной красоты. При этом он, наплевав на собственные слова, кощунственно пользовался мельхиоровой вилкой.

Он поднял голову и без всякого удивления уставился на вооруженных милиционеров слепыми темными линзами.

— Обожаю графоманов, — дружелюбно заявил он, тряхнув зажатыми в левой руке листками. — У них попадаются просто восхитительные строчки… Вот послушайте.

Он уставился в бумагу, некоторое время водил носом по строчкам и наконец прочел:

— Свежи прозрения мгновенья, легки, как тополиный пух. Они нам дарят озаренья, и Космоса прикосновенья ласкают наш усталый дух. Каково это вам?

Он захихикал и отправил в рот очередной кусочек жаркого.

Сержант, которого перед выездом успели более или менее ввести в курс дела, сразу взял быка за рога.

— Мужчина, — сказал он угрюмо, — что вы едите?

— Мясо, — ответил Козинцев. — Обожаю свинину. Хотите кусочек?

— Свинину? — еще более угрюмо переспросил сержант. — А вот женщина утверждает, что человечину.

Козинцев мельком посмотрел на Анну Александровну, чье бледное лицо едва виднелось из-за плечистых фигур в бронежилетах.

— А у нее не все дома, — равнодушно сказал он. — Она помешанная, наверное. Все время бредит какими-то каннибалами.

Один из милиционеров — огромный, как шкаф, с непроницаемой круглой физиономией и бритым затылком, — внезапно выдвинулся вперед.

— Вы не возражаете? — спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул руку.

Он взял тяжелое блюдо за краешек одной рукой, легко поднял его на уровень лица, внимательно осмотрел содержимое, понюхал, а затем аккуратно и без видимых усилий вернул блюдо на стол.

— Похоже на свинину, — сказал он.

— Человечина, говорят, тоже похожа на свинину, — возразил сержант, глядя на Козинцева как солдат на вошь. Он видел этого типа в отделении и знал, что взять его голыми руками непросто.

Колебания сержанта не остались незамеченными.

— Кстати, — с аппетитом жуя, сказал Козинцев, — я что-то не помню, чтобы приглашал вас или хотя бы открывал вам дверь.

— Мы звонили, — с ненавистью сказал сержант, чувствуя, что хозяин прав.

— Правда? — удивился Козинцев.

— Вы не ответили, — продолжал сержант.

— Значит, либо не слышал, либо не хотел отвечать. У вас часы есть? Вы умеете определять по ним время? Я собирался поужинать и лечь спать, а дискутировать с вами по поводу сравнительных характеристик свинины и человечины я как раз не собирался. А если бы меня не было дома? Вы что же, высадили бы дверь? Без ордера, без… ну, я не знаю, без чего еще. Без стыда и совести, например.

Он раздраженно ткнул вилкой в мясо и отправил в рот очередной кусок.

До сержанта внезапно дошло, что у него на глазах самым наглым образом уничтожается вещественное доказательство.

— Мужчина, — сказал он, — прекратите есть. Козинцев снова повернул к нему голову.

— Зачем? Я голоден.

Сержант сделал знак рукой, и круглолицый милиционер молча забрал блюдо с остатками жаркого.

— К нам поступили жалобы на то, что вы… гм… пытались угостить собравшихся у вас людей человечиной. Нам придется задержать вас до выяснения обстоятельств.

Козинцев всплеснул руками.

— Но это же была шутка! Как же можно этого не понимать? Да над вами будет хохотать вся Москва! Вас же со службы выгонят! Что вы, в самом деле, с ума сошли? Я жаловаться буду, в конце концов! Врываетесь в дом, мешаете отдыхать, притаскиваете с собой какую-то психопатку… Она меня преследует, если хотите знать! Вбила себе в голову неизвестно что и прохода мне не дает! Это из-за нее, между прочим, ко мне второй раз врываются ваши вооруженные варвары и топчутся по коврам в грязных сапогах. Я выше этих мелочей, но есть же, наконец, предел!

Сержант заколебался.

— В отделении разберемся, — сказал он.

— На здоровье! — без паузы отреагировал Козинцев. Было видно, что он здорово взбешен. — Разбирайтесь сколько угодно, но без меня. Я с вами не поеду. У вас нет оснований меня задерживать. Я не пьян, не буяню, даже не шумлю. Сижу себе дома, принимаю пищу. Вот с ней разбирайтесь, — он сердито ткнул вилкой в сторону Сиваковой. — А я в вашей конторе уже насиделся. Продержали целые сутки, как какого-то уголовника, и никто даже не подумал извиниться. Вам это так просто с рук не сойдет! — неожиданно взвизгнул он. — Лично вам, сержант! Вы у меня живо сделаетесь рядовым!

— А вы меня не пугайте! — сдерживаясь изо всех сил, сказал сержант. Меня не такие пугали. И вообще, мое дело маленькое…

Круглолицый здоровяк снова понюхал стоявшее на холодильнике блюдо.

— Да свинина же, — сказал он. — Что я, свинины не знаю?

— Ты вообще много знаешь, — зарычал на него сержант. Он чувствовал себя глупо, не знал, что делать, и от этого злился все сильнее с каждой минутой. — Мужчина, положите вилку!

Козинцев удивленно поднял брови, но потом понял, насмешливо улыбнулся, тщательно облизал вилку и с подчеркнутой аккуратностью положил ее на самый дальний от себя угол стола.

— Удовлетворены? — спросил он с холодной улыбкой.

— Минуточку, — сказал сержант и по рации связался с отделением.

Он вкратце, не вдаваясь в ненужные подробности, описал ситуацию и спросил, что ему теперь делать.

— Как что? — удивились в отделении. — Задерживать.

— Да? А за что?

— За задницу, — посоветовал хриплый голос из микрофона.

Козинцев отчетливо хихикнул и принялся с сухим шелестом потирать ладони.

— Очень смешно, — угрюмо ответил сержант, неодобрительно косясь на Козинцева. — А незаконное задержание вы опять на меня повесите?

— А то на кого же, — жизнерадостно отозвался безликий голос из рации. — Погоди-ка, тут по твоему клиенту что-то такое было. Сейчас… А! Оставайтесь там, ничего не делайте. К вам выехала бригада с Петровки.

Оперативники с Петровки прибыли через четверть часа. Это были старые знакомые — те самые, что не так давно навещали Козинцева вместе с новым участковым.