Утащил все фотоальбомы, для отвода глаз устраивал сцены ревности.

А потом брал карманный фонарик и рассматривал под одеялом фотографии. Смеющегося, мускулистого атлета Бориса. Настоящего стопроцентного мужика. Способного на поступки. На убийство. На самоубийство.

Древние римляне говорили: самоубийство – это единственное, что возвышает человека над богами. Значит, Борис был бог.

А фотографии Ксении Глеб рвал. Или ножницами отрезал ее от Бориса.

Чик-чик и нет ничего женского.

Ну, Чернов, ты – гигант! Гигант-параноик. Сексуальный маньяк. Такое надумать!

...Итак, что имела Ксения после трех лет второго по счету супружества? Двоих детей и весьма оригинального мужа.

Бедная женщина... Жизнь идет, уже тридцать первый год. А муж – невротик, к тому же скупой и несексуальный в нужном направлении.

И Ксения, отягощенная всем этим, задумывается о Борисе.

А если бы она не убила его? Ведь была мысль оставить его в живых – хорош был мужчина. Что было бы? Долгие годы она была бы вынуждена терпеть его депрессии, эйфорию, тревоги, агрессию, гнев и измены. И, в конечном счете, он убил бы ее из ревности или пересоленного супа. Или, убив кого-нибудь, сел в тюрьму и оставил с детьми никому не нужной.

А он умер, освободил ее, оставив после себя сладостную легенду о красивом и пылком юноше, ценою жизни защитившем честь своей возлюбленной.

Она освободилась. "Может быть, – думала она, лежа рядом с ровно посапывающим Глебом, – мне еще раз освободиться? Это так приятно освобождаться...

Убийство...

Лишение ближнего жизни...

Это так притягательно. Он будет ходить, будет лежать, будет думать о себе возвышенные вещи, будет думать, что доживет до глубокой старости.

Будет думать, не зная, что ему назначен срок.

Не зная, что он есть ничтожество, ибо приговоренный к смерти, обреченный на смерть – это ничтожество.

Нет... Рано освобождаться. Остаться одной, с двумя детьми? Нет.

На дворе непонятная пора, империя рассыпалась, отец Глеба занимает высокий хлебный пост. И она решает до поры, до времени терпеть и пробавляться.

Короче, она идет в огород за морковкой и находит там фрукта.

Кругом невзрачная провинциальная жизнь, кругом люди с усталыми глазами, кругом равнодушные и бесцветные мужчины, а тут, за оградой стоит человек, явно на все наплевавший ради капельки эмоций и... и ради нее!?

Да, ради нее! Ради нее он рискует честью!

"Рискует!?" – вдруг оборачивается мысль затаенной гранью.

Ксения внутренне напрягается. Губа прикушена, глаза сужены.

"Да, рискует и готов на все... А это означает... это означает, что он – мое орудие!"

Все, мысль освобождается, мысль превращается в поступок. Она подходит и срывает с бедняги маску.

Да, с бедняги, ведь с этой минуты он – марионетка, он – мина замедленного действия, дамоклов меч, который будет висеть над темечком Глеба столько, сколько ей будет нужно.

И вот, время приходит. Российский капитализм народился, свекор что-то приватизировал, потом направил контролируемый им денежный поток в нужное русло, и в один прекрасный момент Борис становится состоятельным предпринимателем... И Ксения подговаривает любовника убить мужа.

Не сходится. По словам Ксении, ее связь с Черной Маской длилась несколько месяцев. Потом они расстались. Черная Маска получила отставку. Получила мужеподобную громогласно храпящую жену вместо Дианы-охотницы.

Что-то тут не то.

Что не то? Что неправда?

Как что? Только одно – Ксения солгала, что отлучила от себя неординарного любовника, солгала, что Черная Маска вылечилась от неуемной страсти и стала жить с женой.

Конечно, солгала. В сибирской глуши эксгибиционист, да еще продвинутый, то есть технически оснащенный (черная, наверняка бархатная маска, крем, не мыло – разве может до этого додуматься доморощенный сибирский невротик?) Нет, без сомнения он был профессионалом с солидным стажем, учился, наверное, своему отклонению где-нибудь в столицах. Такой вряд ли позволил бы себя вылечить до тривиального секса. Конечно, не позволил бы. Что такое трахаться за семью замками с женщиной, когда можно постоять у плетня в армейском плаще на голое тело? Постоять на лезвии ножа, дрожа от прикосновения к запредельному?

Конечно, Ксения солгала, что прекратила связь с этим типом... И она, эта связь длилась до... до смерти Глеба. С перерывами, ссорами и тому подобное. И, возможно, Ксении и не пришлось подталкивать любовника к решительным шагам...

Он предложил сам.

Ксения поняла, что Чернов – болтун, копун и никто более. И, следовательно, никогда не сможет зарабатывать. Болтун, копун, и еще хвастается этим. Несколько раз говорил с гордостью, что все, что лично ему нужно – это кружка вина и хлебная горбушка. Выслушав это, Ксения добавила мысленно: "И бесплатная баба". А там, где ей предлагали работать, в огромном здании из стекла и бетона, было полно деятельных мужчин с пухлыми кошельками. Они покупали галстуки за триста долларов и ездили на новеньких "Мерседесах".

9

В следующую субботу Ксения пришла с Русликом-Сусликом. Чернов озадачился. "Наверное, сыновья невзлюбили беднягу, – подумал он. – Из-за того, что свинку подарил я, ее знакомый, ее любовник, ее "муж", к которому она убегает по субботам, убегает, оставляя их одних. И они из ревности начали его мучить. Этот чертов Эдипов комплекс достал и свиное племя!"

– Понимаешь, у меня совсем нет времени ухаживать за ним, – проговорила Ксения, расстегивая шубку.

И, виновато взглянув в глаза, добавила:

– Последнее время мне стало казаться, что он скучает по тебе...

Чернов понял: "Я не смогла привыкнуть к нему... И к тебе тоже...", но рефлексировать не стал – разглядел, наконец, Ксению. Румяная с вечерней прохлады, в обтягивающих брючках и эротичных сапожках на высоком каблучке, она была столь обворожительна, что он, забыв обо всем на свете, обхватил женщину за талию, вжал ее в угол, впился в губы...

Пока Ксения причесывалась и мыла руки, Чернов рассматривал Руслика-Суслика. Он сидел в новой красивой пластиковой корзине для переноски мелких животных и Чернов подумал, что какую никакую компенсацию за моральную травму блудный сын получил и поэтому дуться долго не будет.

Но ошибся – Руслик-Суслик, появившись на свет и увидев прежнего хозяина, весь сжался и отвел глаза, глаза, в которых таился укор.

В тот день Чернов не стал выкладывать своих измышлений – едва опустившись на диван, Ксения сказала, что хочет уволиться с работы.

Служила она заведующей магазином итальянской одежды, имела что-то около трехсот-четырехсот долларов, двенадцатичасовой рабочий день и пару выходных дней в месяц. Неделю назад владелец магазина предложил ей стать товароведом всей сети его торговых точек. Принятие предложения означало бы, что Ксения согласна время от времени спать с ним и его ближайшими компаньонами.

– Ты не выдумываешь? – вопросил Чернов, ставя на стол тарелки с отбивными и жареным картофелем. – Богатый человек может купить не только красоту, но и неподдельную любовь. Какой ему резон тащить женщину в постель силой? Ведь спать с женщиной, которой ты не по нраву, это сплошная тоска и геморрой?

– Ничего ты не понимаешь! – проговорила Ксения презрительно. – Во-первых, хозяин рассматривает своих подчиненных как собственность, во-вторых, у них так принято.

– Как принято?

– Чтобы все были повязаны не только делами, но и постелью...

– Чтобы каждая женщина чувствовала себя помойкой?

– Да...

– Если это так, то почему ты думаешь, что в другой фирме будет по-другому?

– Есть и нормальные фирмы. С нормальными мужчинами.

10

В четверг Чернов явился домой навеселе. Вынув из кейса сочное яблоко, направился к Руслику-Суслику. Свинка уже оттаяла и потому не спряталась в своем алюминиевом убежище, а уставилась в глаза хозяина доверчивым взглядом. И смотрела, пока не получила яблоко.