Когда дыхания не хватило, профессор удовлетворенно кивнул и попросил мою зачетку. И я ничуть не удивился, увидев, как его тонкая, обрамленная голубовато-белым манжетом рука вывела четкую пятерку.

Дверь за мной затворилась, и тогда профессор, чувствуя на себе три десятка вопрошающих глаз, подошел к распахнутому в яркий полдень окну и негромко, словно поясняя что-то самому себе, сказал:

— Видите ли… Кантемира он теперь и так не забудет. Но это писательский вуз… И если человек за несколько минут нарисовал мне такой образ никогда не существовавшего кума, что в какую-то минуту я подумал, а может быть… в самом деле?.. М-да! Тут что-то есть. Однако продолжим! Следующий!..

ПЕРВЫЕ АВТОГРАФЫ

Сейчас, в наши дни, выражаясь конкретней, уж такая смычка у писателей с книготоргом, что дальше некуда. Чай пьем прямо в магазинах. Стихи читаем, беседуем с читателем, а телевидение все это накручивает на пленку и вечером показывает «смычку» на голубых экранах. А тогда не было ничего такого. Просто приходил автор в магазин и смотрел издали на свою книжку. И я, помню, пришел. Честно говоря, я во все книжные магазины заходил. И даже у лотков на улице стоял подолгу. Стоял и смотрел на нее — маленькую, синенькую, на мою первую книжку.

И вот захожу я однажды в большой книжный магазин. Прохаживаюсь вдоль прилавков, а глазами, словно лазутчик какой, только зырк-зырк по стеллажам. А! Вот она… Ох, и высоко же забросили мой сборник! Ну кому придет в голову просить тонюсенькую книжку из-под самого потолка? Продавщицу гонять по стремянке и то жалко! Правда, на той же высоте и тоже тонюсенький стоял Остап Вишня. И при мне девушка-продавщица вынуждена была дважды слазить за ним. Во второй свой взлет по стремянке продавщица прихватила не одного Вишню, а сразу стопочку книжек. И правильно. Вишню брали и брали. А меня ни одна душа не спрашивала! И тогда я решил исправить положение.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к продавщице, — у вас есть Игорь Неверов?

— Александр Неверов? — поправила она.

— Нет, не Александр, а именно Игорь, — с трудом сдерживая обиду, тихо возразил я.

— Нет, Александр! — упрямо не соглашалась она.

— Игорь! — почти выкрикнул я и, как пророк, вознес палец к верхней полке.

И продавщица, и стоявшие около прилавка покупатели взглянули по направлению моего пальца.

— Это Остап Вишня! — не сдавалась продавщица.

— Вишня! А рядом я… Ягорь Неверов!

— Ягорь?

— Простите. Игорь. Я… оговорился.

— Ну вот, видите! — милостиво простила меня продавщица. — Сами все путаете, а возмущаетесь.

Люди с интересом поглядывали то на меня, то на верхнюю полку. Я немного взмок от смущения и тихо попросил:

— Хорошо… Дайте мне, пожалуйста, Игоря Неверова «Синюю границу».

— Пожалуйста! — не глядя на меня, она вытащила из-под прилавка и хлопнула по стеклу одним экземпляром «Синей границы».

— Мне надо еще.

— Сколько? — Продавщица явно сердилась на меня. Может быть, ей просто не хотелось снова лезть на стремянку.

— Ну-у, — раздумчиво произнес я. — Штук… двадцать.

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего, но ничего не сказала и, закусив губу, полезла на стремянку.

Я опустил голову.

— Имейте в виду, — бросив на прилавок целую стопку книжек, предупредила она. — «Синяя граница» — это не про шпионов. Это стихи!

— Знаю, — вздохнул. — Я их сам написал.

Боже, что тут началось! Девушка-продавщица запунцовела еще ярче, чем переходящий вымпел над входом к заведующему. Она просто вспыхнула. Мне даже послышалось, как потрескивают ее сухие, цвета подсолнуха волосы.

— Очень приятно, — тихо-тихо сказала она и облизала кончиком нежно-розового язычка припухшие губы.

— Нет, в самом деле? — услышал я за спиной низкий взволнованный голос.

«Вот оно! — замирая, подумал я. — Вернее, не оно, а Она». Я еще не видел ее, обладательницу мягкого, грудного, с этакой голубиной ворковинкой голоса, но уже представил. За моим плечом, как только она произнесла: «Нет, в самом деле?» — незримо выросло облачко тонких дорогих духов. «Дыша духами и туманами…»— немедленно возникла понятная ассоциация, и я уже знал, что сейчас обернусь и…

Нет… Она не совсем походила на блоковскую незнакомку. И дело не в упругих шелках. Какие к черту шелка, если на дворе минус десять! Естественно, она была в шубке. Перлоновой. Не знаю, сколько лет было блоковской незнакомке («девичий стан…»), — немного, наверное. Моя незнакомка, пожалуй, перевалила за тридцатипятилетие, может быть, даже… Но все равно она была хороша! Белое, четких линий лицо, ресницы черные и длинные и под ними зеленоватые огоньки — то вспыхивающие, то угасающие, то снова вспыхивающие…

— Это вы лично написали? — снова спросила моя незнакомка, восстановив растаявшее было облачко «духов и туманов».

— Лично. — Я почувствовал, что начинаю краснеть, и растерянно взглянул на продавщицу. Та, встретившись с моим взглядом, снова заполыхала, потрескивая корешками соломенных волос. Я поспешно отвел глаза. Незнакомка не вспыхивала, но дышала взволнованно.

— Это очаровательно! — проворковала она. — Встреча с поэтом! Расскажу Марии Федоровне — она с ума сойдет. Вот что, девушка! — Перлоновая незнакомка повернулась к продавщице: — Я сейчас же плачу. Заверните мне… Шесть! Нет! Пока не заворачивайте. Пусть товарищ поэт надпишет! — Поворот ко мне: — Я вам подскажу, какую кому.

— Восемнадцать рублей, — сообщила продавщица.

— Господи! Речь идет о поэзии! Вы отберите посвежее, а я побежала в кассу. — Незнакомка обдала меня ласковым взглядом и грациозно двинулась в сторону кассы.

Я впервые свободно вздохнул.

— Да! — закричала она через весь магазин уже от кассы. — Я возьму семь! Марии Федоровне нос утереть.

Девушка молча кивнула и откинула на маленьких школьных счетах еще три круглячка.

Публика окружала меня плотным любопытным кольцом.

Тонколицый юноша в пальто, перешитом из армейской шинели, молча протянул продавщице чек, а мне книжку.

Я благодарно кивнул.

— Как вас зовут?

— Толя. Анатолий Тимчук.

Это был первый в моей жизни автограф. Я писал его взволнованно, добросовестно — длинно. «Анатолию Тимчуку, с добрыми пожеланиями…»

— Это прекрасно, когда молодежь тянется к поэзии, — пропела над моим ухом она. — Лучше стихи, чем… Вы согласны, товарищ поэт?

— Согласен. — Я протянул книжку Анатолию Тимчуку, пожал его тонкую прохладную ладошку.

— Разрешите, теперь моя очередь. — Перлоновое плечо заслонило от меня обладателя первого автографа.

Незнакомку звали… Впрочем, какая она будет Незнакомка, если я скажу, как ее звали?

Я подписал почти под ее диктовку семь экземпляров «Синей границы». Ей лично — с пожеланием «солнечного счастья и любви»; ее мужу — с уважением и намеком, что «счастье не только в преферансе»; ее дочери Ирине — «с пожеланием успеха в учебе и победой на вступительных экзаменах в консерваторию»; ее сыну Валерику — «с товарищеским приветом и уверенностью в переходе в девятый класс без переэкзаменовки». Тут Незнакомка попыталась еще вставить тезис о вреде курения до совершеннолетия, но я «забрыкался», пробурчав что-то о невозможности столь утилитарного заземления поэзии.

— А Маяковский? — немедленно парировала она. — «Нигде, кроме как в «Моссельпроме»? Ну ладно! Не хотите, не надо! В конце концов курение — не самое страшное в наше время. Лучше уж папиросы, чем… Вы согласны?

— Согласен. — Я поспешно раскрыл на титуле пятую «Синюю границу». Она предназначалась живущей в Риге приятельнице Незнакомки. Надпись должна была содержать некий «тонюсенький», как просила Незнакомка, намек на близость и радость моего с ней знакомства.

— Кстати, вы женаты?

— Женат.

— Поторопились. Счастливы? Ну, ладно, ладно, не смотрите таким букой. Талант должен быть добрым, как сказал… Я понимаю, это не место для интимной беседы, но вы запишите мой телефон. У нас чудесная квартира. В центре. Можете заглянуть с друзьями. Пусть будет что-то вроде «Зеленой лампы». У меня, правда, торшер с гранатовым абажуром, но это, может быть, и хорошо. Самобытней, не правда ли?