Такая политика привела к крупному успеху. Как утверждал Рыков, к 1923 году советская Россия впервые не только полностью обеспечила свои внутренние нужды (в чем можно сильно сомневаться, читая статьи в газетах того времени, в которых немало писалось о голодных детях и стариках), но и смогла экспортировать за границу около 3 млн. тонн зерна. «Мы имели (в 1923 году. — B.C.) избыток хлеба, по покрытии всех потребностей в республике, более 200 миллионов пудов [3 млн. 200 тыс тонн]», — сообщил Рыков10.
Правдивая статистика всегда была не только трудным орешком для большевиков, но чаще всего нежелательным делом, и сказать уверенно, что приведенные Рыковым цифры были точными, сегодня нельзя. Однако как политический жест, призванный оправдать действия Ленина и его приверженцев, внедривших НЭП, такое заявление было важным. Сама политика НЭП’а, как и ее дивиденды, многим большевикам, на знаменах которых было написано «равенство», казалась чуждой и вредной, а экономические уловки тех, кто девальвировал идеологические принципы и расшатывал политические устои учения Маркса о ненависти к частным хозяйчикам (читай: эксплуататорам и кулакам), рассматривались посягательством на основы нового строя. К тому же звериная борьба за власть в верхушке партийного руководства между Сталиным и ленинцами, оставшимися после смерти Ленина сиротами, шла почти в открытую.
Борясь за гегемонию в партии, Сталин решил, невзирая ни на какие экономические доводы, повести борьбу против ядра партийного и государственного руководства. И Рыков, и Бухарин, и все стоявшие на их платформе руководители были обвинены в ошибках, а затем оказались отброшенными и развивавшиеся ими представления о путях развития сельского хозяйства Прозвучал призыв к коллективизации — сначала более осто рожный, уповавший на формирование сознательного отношения крестьянства к идее коллективного, а значит, и социалистического труда, а затем смененный полицейским и силовых загоном всех крестьян в колхозы. Поголовная коллективизаций сельского хозяйства, сопровождавшаяся невиданными зверствами, высылкой под видом кулаков лучших земледельцев, привела сельский сектор экономики к краху, страшному голоду и смерти миллионов людей. Как это нередко бывает в эпоху потрясений одна беда следовала за другой: добавила тягот суровая засуха 1928 года, охватившая практически все земледельческие зоны России.
Как раз в этот момент подоспело предложение Трофима Лысенко, взбудоражившее умы многих большевистских руководителей. Ведь по сути он обещал мигом увеличить урожаи пшеницы, да еще не потратив при этом ни одной лишней копейки, а заодно пристроив к работе миллионы крестьян в зимнюю пору. Теперь они должны были каждодневно следить за намачиванием всего посевного зерна озимой пшеницы, проращивать семена до состояния маленьких проростков, перелопачивать все зерно с проростками, выносить на мороз, затем следить за ним, высевать весной как зерно яровое (отсюда и термин «яровизация»), и т. д., и т. п. В политическом смысле этот шаг был также важным: вместо того, чтобы шушукаться по углам в полутемных избах зимой, когда у крестьян было больше времени обдумывать житье-бытье и судьбу сосланных и изничтоженных родных и соседей, им нашлось занятие — полезное дело яровизации «воплощать в жизнь».
На Украине горячим пропагандистом лысенковской идеи «яровизации» озимых стал нарком земледелия этой республики Александр Григорьевич Шлихтер (1868–1940), в Москве не менее пылким покровителем «новатора» стал любимец Сталина той поры — нарком земледелия СССР Яков Аркадьевич Яковлев. А в 1935 году, выступив дважды в присутствии Сталина на встречах с колхозниками-ударниками, Лысенко удостоился личной похвалы Сталина, и с тех пор он неизменно привлекал внимание главного партийного вождя.
В пору массовых чисток партийного, военного, административного аппарата, деятелей культуры и науки, когда миллионы людей творческих и ищущих оказались в сталинских застенках, открылось море вакансий для лиц типа Лысенко. В начале 1937 года, когда уже второй состаи руководителей ВАСХНИЛ во гла-, ве со старейшим коммунистом Александром Ивановичем Мурадовым оказался смещенным со своих постов (первым сместили в 1935 году создателя ВАСХНИЛ Н. И. Вавилова и его соратников), во главе академии поставили виднейшего российского селекционера пшениц, сорта которого высевали на миллионах гектаров (и, следовательно, пшеницей которого кормили, почитай, всю Россию), Георгия Карловича Мейстера Но давление со стороны лысенкоиствующих продолжалось. В самом конце 1937 года или в первые дни 1938-го Мейстера также арестовали (Муралова, Мейстера и большинство с ними арестованных работников аппарата Президиума ВАСХНИЛ вскоре расстреляли). Теперь для Лысенко открылась дорога в Москву, он занял место президента ВАСХНИЛ и перебрался из любимой Украины, из Одессы в Москву. Кроме уже упомянутых двух президентов ВАСХНИЛ, в 1940 году оказался в тюрьме и был умерщвлен голодом первый президент этой академии и выдающийся российский ученый Н. И. Вавилов, жернова сталинской машины репрессий перемололи не одного наркома земледелия СССР (Я. Яковлева, М. Чернова, Р. Эйхе), многих заместителей наркомов, вице-президентов ВАСХНИЛ, крупнейших ученых.
Лысенко вел себя умело и ловко. От его имени выдвигались одно за другим предложения о решительных нововведениях в физиологии растений, селекции, семеноводстве и т. л. Не обладая научными знаниями, не понимая вообще, что представляет собой научный метод, он брался решать любые задачи и, естественно, наталкивался на элементарные трудности, равно как и на то, что грамотные специалисты его новации встречали в штыки.
Выход из тупикового положения Трофим Денисович видел всегда только один — научные трудности объявлялись несущественными и временными и посему легко преодолимыми, а научные противники — носителями чуждых взглядов, реакционерами и врагами. Ставший в те годы популярным лозунг. «Если враг не сдается — его уничтожают», выписанный М. Горьким в качестве названия одной из его пропагандистских брошюр, указывал яснее ясного на метод обращения с врагами и в научной сфере.
Тонкий расчет и политиканская изощренность помогли беспартийному Лысенко достичь в советской стране больших высот. Он стал действительным членом (академиком) трех академий — Академии наук СССР, Академии наук Украинской ССР и ВАСХНИЛ, был избран депутатом Верховного Совета СССР, более 10 лет был заместителем председателя Совета Союза — одной из двух палат советского парламента, был назначен президентом ВАСХНИЛ и директором двух институтов — селекционно-генетического и Института генетики АН СССР, трижды ему присуждали Сталинские премии 1~й степени (200 тысяч рублей каждая), сделали Героем Социалистического Труда, восемь раз он был награжден высшим в СССР орденом — орденом Ленина. Больше него этих орденов — высших правительственных наград, выполненных из чистого золота с цветной эмалью, е стране не заработал никто, более заслуженных, в глазах Сталина не оказалось.
Будучи циничным интриганом и прекрасным психологом Лысенко умело перекладывал функции политической расправы с инакомыслящими на своих помощников, таких, как И. И. Презент, А. А. Авакян, Д. А. Долгушин, И. Е. Глушенко, оставляя себе роль теоретического ниспровергателя «идей». Пожалуй, открыто в персональном плане он боролся лишь с одним человеком академиком H. И. Вавиловым. Это была своеобразная, людоедская форма благодарности за исключительную помощь, оказанную с первых шагов Трофима Лысенко в науке крупнейшим авторитетом в биологии и агрономии. Именно Вавилов старательно формировал в научной среде и в СССР и за границей мнение, что Лысенко — продуктивный, талантливый и ищущий ученый. Он же выдвигал Лысенко последовательно в члены-корреспонденты и действительные члены АН УССР и АН СССР, в лауреаты Ленинской премии (которую ему все-таки не присудили другие, более осторожные и трезво мыслящие коллеги Вавилова), именно он восторженно писал о Лысенко в книгах, говорил о нем на местных и зарубежных конгрессах и совещаниях.