Эта мысль неожиданно испортила настроение.

Когда распахнул дверь, Надийка стояла у самого порога — наверно, через окно заметила его и ждала. Как только шагнул в хату, замахала руками:

— Уходи, уходи прочь! Зачем приехал ко мне, зачем? Ты прекрасно знаешь — это мы убили его. — Михаил дернулся от неожиданности. — Ты убил его, ты! Что же ты хочешь, чтобы об этом все знали, чтобы говорили о тебе как об убийце… чтобы проклинали… нас обоих?! Уходи отсюда и не смей никогда здесь появляться?

Михаила ошарашила и даже оскорбила такая встреча. Откровенно говоря — не ожидал.

Пренебрежительно сощурился.

— Какие убийцы? — спросил наконец, только бы что-то сказать.

— Ты сам это знаешь лучше меня! — с надрывом закричала Надийка. — Уходи отсюда, уходи!

— Да не ори! — Михаил невольно оглянулся на дверь, словно действительно побаиваясь, как бы кто-нибудь не услышал этот разговор. А то и в самом деле подумают…

И тут заметил в просвете между окнами большой портрет Юрка. Он смотрел с фотографии внимательно и настороженно, а на губах играла еле заметная улыбка…

И Михаил понял, что убедить Надийку не сможет ни в чем: он здесь чужой, совершенно чужой и лишний, и довольно себя обманывать, будто можно легко возвратить то, прошлое, которого, оказывается, не может возвратить даже смерть.

Он, не прощаясь, пошел к двери. Не оглянулся даже, хотя и очень хотелось — словно боялся еще раз встретиться с этим пристальным взглядом Юрка.

Переступил порог, дверь пронзительно заскрипела.

Надийка очнулась от этого скрипа, растерянно повела глазами по комнате и тоже встретилась с проницательным взглядом Юрка. Муж, казалось, внимательно наблюдал за ней, за происходящим…

1972

Перевел Е. Цветков.

ГРУСТНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ

— К черту такую самодеятельность! — неожиданно выругался Аркадий и остановился. — Тащиться пешком, когда можно ехать на машине!

Мы тоже остановились.

— Это все равно, что пить кефир, когда на столе коньяки и вина, — продолжал Аркадий. — И делать вид, что кефир вкуснее.

Яшко смотрит на Аркадия, прищурившись. С пренебрежением и упреком. От тебя, мол, я и не ожидал ничего другого, но все же надеялся, что ты хотя бы постесняешься говорить об этом.

— Мы ведь договорились путешествовать пешком. Ты тоже согласился…

— Мало что! — парирует Аркадий. Он улыбается, видимо, почувствовал неловкость. И все-таки очень уж не хочется ему волочиться по изнуряющей жаре с тяжелым рюкзаком за плечами и видеть, как все время обгоняют его, обдавая пылью и выхлопными газами, автобусы, легковые машины и грузовики.

Действительно, ничтожная скорость у человека. Наверно, поэтому и изобретает он постоянно что-то такое, с помощью чего можно значительно быстрее передвигаться в пространстве. А эти уподобляются далеким предкам.

Размышляя таким образом, Аркадий идет неохотно и вяло.

— Скорости передвижения человека определяются не здесь! — возражает Яшко и, неожиданно обернувшись к Аркадию, говорит: — Не хочешь — садись на что угодно и катись. Никто тебя не держит. Если ты забыл, что мы договорились пройти весь путь своими ногами, искупаться в каждой речушке, осмотреть развалины старинных замков, зачем же тебя уговаривать! Если человек задумал предать, он все равно предаст.

Аркадий хохочет:

— Ну и лексикон! Просто морально тяжело.

И он снова шагает впереди. Он выше нас, и один его шаг равен двум шагам Яшка. Да и сильнее нас — плечистый, краснощекий, бицепсы крепкие, ноги стройные, как у бегуна. Разве что рюкзак у него большой. А у Яшка рюкзака нет: разную мелочь он рассовал по карманам, они оттопырены и на ходу болтаются, как будто там пол-литровые бутылки. Под мышкой у него папка — старенькая, потертая, она все время развязывается, и Яшко то и дело завязывает ее. В другой руке Яшка — мой фотоаппарат. Яшко забрал его у меня, как только мы приехали сюда, в Закарпатье, и хотя я доказывал, что неудобно, мол, нести в руке, когда можно повесить через плечо, на шею, Яшко упрямо твердил, что фотоаппарат именно в руках и надо носить: если неожиданно появится что-то интересное, можно моментально щелкнуть. Правда, пока он ничего не щелкнул, а интересного вокруг сколько угодно — собственно говоря, интересно все, и, возможно, именно поэтому и трудно на чем-то остановиться.

Как бы то ни было, а вид у Яшка довольно смешной. Низенького роста, с остро выпирающими лопатками, одно плечо выше (наверно, потому, что он носит под мышкой папку, которая всегда норовит выскользнуть, и приходится придерживать ее локтем). Ноги переставляет по-медвежьи косолапо. Одежда: красная, навыпуск майка, слишком широкая и коротковатая, узенькие брючки, что особенно подчеркивает кривоногость, сандалеты, стоптанные, с загнутыми вверх, как у клоуна, носками и на босу ногу.

И уж если кто имеет право жаловаться на усталость, то это Яшко: он топает и топает, словно забывая о километрах, и едва только возникает речь о привале, решительно возражает и уговаривает нас пройти еще хоть немножко — до какого-нибудь места поинтереснее, и мы почему-то соглашаемся. Почему же? Может быть, нам, более сильным, стыдно было перед Яшком, а скорее всего — потому, что об отдыхе все время затевает разговор Аркадий, самый крепкий из нас, а Яшко, самый слабый, возражает, и, хотя мне хочется отдохнуть, я все время поддерживаю Яшка, и таким образом нас получается большинство — двое, и Аркадий покоряется.

Некоторое время идем молча.

Яшко все поправляет под мышкой папку, которая словно нарочно сбивается то вперед, то назад. Завязывает потуже тесемки. Что в папке, Яшко никому не показывает — будто бы какие-то записи, но Аркадий уверяет, что там рваные плавки и грязные носки, которые Яшко никак не решается выбросить. Кажется, это правда, иначе почему бы Яшко так ревностно оберегал тайну своей несуразной папки.

Когда Яшко приостанавливается и возится с папкой, Аркадий поправляет лямки рюкзака, которые, кажется, сильно врезались в его плечи. Что в рюкзаке такое тяжелое, мы тоже не знаем; вероятно, продукты. Аркадий любит поесть, хотя, впрочем, из рюкзака он пока ничего не достает, и мы, как шутит Яшко, состоим на «заячьем довольствии»: нажимаем на огурцы и помидоры, вишни и сливы, которых вокруг достаточно.

Вот впереди зашумел горный поток, не поток, а настоящая река с широко разветвленными рукавами, бурными перекатами, ямами, где, если лечь, можно и побултыхаться.

Аркадий облегченно вздохнул и решительно направился к валуну, сбросил рюкзак.

— Вот здесь и приземлимся… — заявил он, не глядя на Яшка, потому что наперед знал, что тот обязательно начнет возражать.

Верно.

— Ну, сколько мы сегодня прошли? — проворчал Яшко. — Такими темпами мы и за год Закарпатье не обойдем.

— А разве мы не договорились купаться в каждой речке? — ехидно напомнил Аркадий. Яшко внимательно посмотрел на него, потом обернулся ко мне: мол, этот тип говорит что-то похожее на правду, но стоит ли на это обращать внимание. Проходит еще секунда-другая, и Яшко уже вроде бы соглашается, что можно и уступить: прошли ведь уже немало и устали изрядно, да и (Яшко взглянул на солнце, клонившееся к закату) время подкрепиться.

Нахмурившись, трет ладонью лоб, словно что-то припоминая, и папка так угрожающе уходит из-под мышки, что вот-вот упадет.

— Как ты на это смотришь? — наконец обращается он ко мне со своим излюбленным вопросом, который он задает всегда, спрашивая о чем угодно, но каждый раз вкладывая в интонацию иной оттенок, в зависимости от ситуации.

Я неуверенно пожимаю плечами, но, должно быть, в моем движении улавливается согласие с Аркадием, и Яшко сдается. Мне кажется, сейчас и он готов уступить, ведь и ему, наверно, хочется окунуться в речную прохладу, побегать по берегу, порезвиться. Ведь искупаться в каждой речушке — это была его идея.