— Помню, — ответил Микола. — Я тогда писал, что мечтаю быть красноармейцем.

— Красноармейцем? Это хорошо. А другие ребята мечтали стать летчиками, инженерами, учеными. Но никто не мечтал стать предателем. А вот выдал же кто-то ваше подполье в Боровом. И этот подлец тоже ведь писал домашнюю работу «Кем быть».

— Я знаю, кто предал, — сказал Микола. — Предал Самийло!

— Самийло? — переспросил учитель, и в голосе его прозвучала гнетущая тревога. — Постой-постой, так он же и сейчас в отряде…

— Он предал! — еще решительней подтвердил Микола и коротко пересказал все, что узнал в лагере от Федора.

Учитель разволновался. Даже очки снял, как будто они мешали ему увидеть что-то чрезвычайно важное. Без очков он казался совсем другим, каким-то слабым, беспомощным и по-детски наивным.

— Ты смотри, — произнес он озадаченно. — Самийло! А ведь таким активным был в школе. Стенгазету выпускал, спортом занимался.

Придя наконец в себя, учитель сказал:

— Пока — молчок! Чтобы не спугнуть зверя. Я сообщу сам… — И, помолчав немного, напомнил настойчиво: — Так мы, значит, составляем документ: «Чудовищные преступления фашистских варваров в Бабьем яре под Киевом».

…Они сидели друг против друга — старый учитель в темных очках и его бывший ученик, вчерашний смертник, а сейчас — обвинитель фашизма.

Внимательно смотрел на них великий поэт.

Потрескивал фитилек, вздрагивал желтый огонек, и скатывались, бежали вниз бледно-мутные стеариновые капли, как горючие слезы, и мгновенно застывали, твердели, словно намеревались остаться навсегда…

Утром, как и обещал учитель, подкатила к крыльцу старенькая скрипучая подвода. И ездовой-полицай отвез Миколу на конспиративную квартиру, откуда связной Коля-маленький препроводил его в партизанский отряд.

Самийло вовремя арестовали.

После сурового допроса и короткого партизанского суда предателя расстреляли в болоте, чтобы потом не закапывать труп. Пусть догнивает в трясине.

За комендантом Захарием Микола отправился сам. Ночью. Захарий выпрыгнул в окно и побежал, петляя, вдоль пруда. Потом незаметно бросился в воду, спрятался в камышах. Микола выстрелил несколько раз, и Захарий не выдержал, вылез, подняв вверх закоченевшие руки:

— Не убивай меня, Коля!

— А тебя убить мало! — с омерзением ответил Микола…

Артем сдержал слово — пришел в отряд. Тепло одетый, поправившийся. Казалось, даже ростом стал выше. В глаза смотрел прямо. Напрашивался на самые опасные операции и погиб, взрывая мост через реку Ирпень.

В Киеве, в Бабьем яре, на месте массовых расстрелов возведен монумент.

Человеческие фигуры, как языки гигантского пламени, поднимаются в небо. Мужественный юноша, сам упав на колено, поддерживает товарища над пропастью; растерзанная девушка закрывает от ужаса глаза руками; молодая мать скрученными колючей проволокой руками вздымает младенца, которому суждено умереть, к солнцу.

У памятника в почетном карауле стоят пионеры.

Мимо монумента медленно, в скорбном молчании, с непокрытыми головами проходят люди.

Часто приходит сюда и высокий седой человек — Микола Наумович Панасик. Тот самый Микола, который побывал в фашистском аду и возвратился оттуда, чтобы жить, бороться, обвинять.

На Нюрнбергском процессе приводились показания и партизана-подпольщика с Украины, очевидца диких зверств немецких фашистов в Бабьем яре. Те, что записал старый учитель.

Как-то друзья попросили Панасика:

— Покажи нам, Микола, дорогу, по которой бежал.

Теперь это сделать нелегко: ныне в яре парк, ровные бетонные дорожки, скамейки. По склону проходит широкая магистраль, рядом выросли новые жилые массивы с высокими домами.

Микола ведет уверенно. И грушевое дерево сразу заметил, что служило ориентиром в осеннюю тревожную ночь. И, хотя искалеченное кандалами ноги до сих пор болят и ноют, он первым поднимается на холм к старому дубу.

Ручей на дне яра давно уже закован в бетонную трубу, но Микола показывает:

— Вот здесь мы шли по воде.

А вот где был мост, долго не может найти. Спрашивает старика, гуляющего по парку:

— Простите, вы местный?

— А что?

— Где-то здесь был мостик над ручьем…

— Вот там же, где вы стоите…

Да, все  э т о  было здесь.

И пусть больше не будет нигде. И никогда.

1969

Перевел Е. Цветков.

ГЛУБИНЫ СЕРДЦА

Часть первая

ВЕЧНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Юрко и подумать не мог, не представлял даже, что все выйдет так нелепо, так по-детски смешно.

Но вот случилось же…

Понимал, что рано или поздно придется вести с Михаилом этот неприятный разговор, но что объяснение получится таким — и в голову не приходило.

Сегодня, отправляясь в клуб, думал отозвать Михаила в сторонку или выйти с ним в парк и там откровенно, по-товарищески все выяснить. Знал ведь, что Михаил — человек легкомысленный, догадывался о его отношении к Надийке и не мог спокойно видеть, как она в нем ошибается. Неужели так доверчива или ослеплена обманчивым чувством? А может быть, давно все заметила, но уже не в состоянии остановиться, не знает, как быть.

Нет, он, Юрко, не будет равнодушно наблюдать все это и молчать. Ведь ее горе станет и его горем, ее ошибки могут погубить самые светлые его мечты.

Хотел поговорить с Михаилом, как мужчина с мужчиной, хотя и не был уверен, что решится на это именно сегодня, и вот вышло так несерьезно, так глупо.

Как же все это произошло?

Надийка в этот вечер очень уж улыбалась Михаилу, и ее глаза светились счастьем, как никогда раньше. А Юрка она вовсе не замечала, будто его и не было. Михаил же подчеркивал свое превосходство и равнодушие к Надийкиной привязанности, но она не обращала на это внимания. Обидно было видеть такое, стыдно становилось за нее. А стыд и обида за человека, которого любишь, — посильнее, чем за самого себя. Когда же Михаил во время танца неожиданно оставил Надийку, пригласил другую девушку и потом, танцуя, при всех стал ее целовать, Юрко не выдержал и решительно преградил ему путь.

— А Надийка? — спросил он разгневанно.

— Чё Надийка? — как бы удивленно, пожалуй, слишком удивленно переспросил Михаил. — Куда она денется! — и нагло хохотнул.

— Да как ты можешь… вот так… с девушкой?

— А чё? Молиться на них?

— Хотя бы и молиться.

— Не дождутся, — криво усмехнулся Михаил. — Пускай лучше на меня молятся…

Юрко смерил его презрительным взглядом с головы до пят.

— На идолов давно уже перестали молиться.

— Ладно, ты, философ! Потому на тебя девки и на смотрят. Не любят трепачей.

— А я вот не знаю, за что они любят тебя, такого орангутанга.

Глаза Михаила угрожающе сверкнули из-под черных, сросшихся у переносицы бровей.

— Катись-ка ты отсюда мотороллером! А то как бы я не зацепил тебя нечаянно своей монтировкой.

Вот тут-то Юрко и не сдержался.

Был он худенький, ниже Михаила ростом и гораздо слабее (Михаил еще в школе всех мальчишек клал на лопатки), но размахнулся и ударил того в лицо.

Михаил от неожиданности вытаращил глаза. Но когда Юрко снова замахнулся, он ловко уклонился и, выбросив руку вперед, точно и сильно ударил Юрка в подбородок.

Тот покачнулся, едва не упав, но тут же снова ринулся вперед.

Михаил уверенно отражал удары, а Юрко все бросался и бросался на него. Старался попасть в самые уязвимые места, но чувствовал, что вообще молотит кулаками по воздуху.