Спасительная зубчатая полоса леса становилась все ближе и ближе. Но и рассвет тоже приближался. А от него нельзя было ждать ничего хорошего. Воздух становился прозрачнее, и серая предрассветная мгла, как бы превращаясь в белесый туман, постепенно оседала в низинах. После вечерней слякоти и ночного дождя утро, наверно, будет солнечным. Но для Миколы это солнце сейчас страшнее мрака…

Но вот замелькали березки, а за ними появились темные стволы сосен и дубов. А вот и песчаный вал вдоль опушки — бруствер противотанкового рва. Фашистских солдат как будто нет поблизости. Можно где-то спрятаться и подождать Гордея. Микола упал на мокрый песок. Отдохнув несколько минут, выполз на верхнюю кромку бруствера и, уже сползая вниз, заметил: на дне кто-то есть. Кто-то, притаившись, сидит в углублении, словно ожидая именно его. Неужели засада? Да нет же! Артем, земляк из Василькова. Артем обрадовался встрече:

— Ты один?

— Нет… с Гордеем.

— Где же он?

— Там. У железной дороги… Подождем немного… Он отдыхает, — объяснил Микола.

— Ну что ж, подождем, — согласился Артем.

Из-за железнодорожной насыпи выглянул ярко-розовый краешек солнца. На его фоне Микола заметил, как по насыпи проплыли черные точки патрулей — не остановились, исчезли. Если бы Гордей до сих пор лежал у колеи, его заметили бы, обстреляли. Значит, там его уже нет. Наверно, дальше пошел один, остался нарочно, чтобы избавиться от Миколы.

— Пора бы ему быть уже здесь.

— А как вы договорились?

— Да так… — Говорить о своих сомнениях и тем более вспоминать о допросе в гестапо сейчас не хотелось. — Он не придет.

Артем пожал плечами:

— Тогда пошли?

Микола колебался: стоит ли рассказывать все о Гордее. Столько пережито вместе, вырвались из преисподней и вдруг… Но еще всякое может случиться. И кто знает, кому суждено выжить — ему или Артему. И Микола коротко рассказал об аресте и допросе, о Ларисе, Гордее.

Артем в раздумье поскреб в затылке:

— Да-а, дело ясное, что дело темное. — И добавил: — Ждем у моря погоды.

— А если придет и нас не застанет?

— Не придет, — уверенно сказал Артем. — Помнишь, Федор как-то говорил о когтях сомнения, угрызениях совести? И если кто подвел друга…

— Ну?

— Вот это и есть «когти». Они и не пустят сюда Гордея.

— А куда пустят?

— Никуда не пустят. Кого мучают угрызения совести, тому не легко. Эх, Федор, Федор…

— Что? — встрепенулся Микола, почуяв недоброе.

— Погиб наш Федор. У самой землянки. Я сам видел.

— Не мог он погибнуть, — еле слышно прошептал Микола. — Такие люди не погибают…

— Такие, как Гордей, выживают чаще, — съязвил Артем.

Помолчали…

— Не придет, — сказал Микола.

Он встал. Ноги гудели. После короткого отдыха стали совсем непокорными, дрожали. Солнце уже отделилось от железнодорожной насыпи и поднималось все выше и выше.

Микола и Артем нырнули в чащу утреннего леса…

По мягкой бронзовой толще опавшей листвы, как по мелкой воде, шли они на юго-запад, в направлении села Заславичи. Это Артем убедил Миколу идти туда: в Заславичах, у своих престарелых родителей, жила его жена. Как только Артема арестовали, она оставила семейный очаг и отправилась к родителям. Там, пообещал Артем, их накормят, оденут. Можно будет немного прийти в себя, отдохнуть с дороги, а потом уже двигаться дальше, на поиски отряда.

Артем шагал впереди, а Микола неохотно брел следом, мысленно укоряя себя за то, что согласился идти в Заславичи, а не сразу в партизанский отряд. Оправдывался перед самим собою, как мог, говорил себе: в лесу, мол, всегда вдвоем надежнее, безопаснее, к тому же, расставшись так нескладно с Гордеем, не хотел разлучаться еще и с Артемом. И все-таки был недоволен своим решением.

Думая о жене Артема, вспомнил Ларису, и стало на сердце еще тяжелее.

Остановился, чтобы выломать себе палку — опираться при ходьбе и следы заравнивать. Надломил подходящую, крутил, вертел, а оторвать так и не хватило сил. Побрел дальше, шаря взглядом по земле — не валяется ли где-нибудь в хворосте. Одну попробовал, другую, но обе оказались трухлявыми. Рассыпались, едва только взял в руки. Но вот все-таки нашел. Удобный сучковатый посох — при надобности и в ход пустить можно. Отец, выросший в лесу, говорил: «Не ходи по лесу босой и без палки».

С посохом шагалось легче. То и дело останавливался и, обернувшись, заметал свои и Артема следы опавшими листьями.

Все чаще и чаще слышалась где-то стрельба. А то вдруг совсем рядом громыхнет телега, резанет слух громкое гортанное слово или свист: фашисты боялись леса и подбадривали себя.

В такие минуты Микола и Артем, как по команде, замирали на месте. Ждали, пока все стихнет, и вновь осторожно шли дальше.

Торопились, а лес постепенно наполнялся голосами чужих солдат. Нужно было где-нибудь укрыться, дождаться ночи и в темноте двигаться дальше. Да и отдохнуть пора — ноги отказывались идти.

Поначалу Артем и слышать не хотел об остановке на целый день. Ему казалось, что Микола с ним не считается, хочет навязать что-то сомнительное. Ночью, твердил он, еще легче напороться на патруль. Зная характер Артема, Микола не настаивал, не спорил, а говорил спокойно, с напускным равнодушием: если он, Артем, так считает, пусть дальше идет один. И Артем согласился отдохнуть.

— Где-то здесь есть ручей, — сказал он, указывая на густые заросли лещины в лесном овражке. — Хоть воды вволю напьемся.

Спустились в овражек и сразу отыскали заросший камышом и папоротником ручей. Напились всласть холодной, до ломоты в зубах, воды.

Пошли по воде — на случай погони с собаками. Наконец Микола присмотрел укромное местечко — под кряжистым, плотно сидящим в земле пнем темнела широкая яма — то ли нора какого-то зверя, то ли от неудачного корчевания. Наломали соснового лапника, выстелили им яму, чтоб было помягче и потеплее, улеглись и оставшимися ветвями укрылись, как одеялом. Тесно было, но это не только не мешало, а, наоборот, давало тепло.

Прижались плотнее друг к другу, спина к спине, колени подтянули к подбородку. Уснуть не удавалось: отгоняла сон напряженная обстановка побега, и чувство голода.

Микола спросил:

— А ты верил, что останешься в живых?

— Нет.

— А я знал, что в Бабьем яре не погибну.

— Ты еще и сейчас ничего не знаешь, — возразил Артем.

— А что в Бабьем яре не погибну, знал, — то ли в шутку, то ли всерьез повторил Микола. — Мне цыганка в поезде гадала и говорит: «Ты — везучий. Тебя живого в гроб положат, а ты вырвешься и потом жить будешь долго-долго…» Все хохотали, я смеялся, а вот видишь, запомнил ее слова. Был, можно сказать, в гробу и — вырвался. И теперь буду жить долго.

— Цыганка скажет! — усмехнулся Артем. Потом вздохнул: — Так домой хочется! Жена меня «Артемушкой» звала. Узнает ли теперь?

— По голосу сразу узнает.

— Верно, — согласился Артем, не поняв намека Миколы. — Говорят, голос у человека меньше всего меняется… Кто знает, может быть, ее схватили из-за меня. Или в Германию угнали. Или, того хуже, полицай какой-нибудь прилип.

Микола молчал: ему опять вспомнилась Лариса. Мертвые, остекленевшие глаза, полные нечеловеческого ужаса и небесной синевы.

— Только бы дойти, — продолжал Артем.

А у Миколы перед глазами стояло одно: он несет перед собой на руках холодную, мертвую Ларису, а Топайде фотографирует, и пьяные надзиратели надрываются от хохота.

Артем умолк. А немного погодя снова заговорил, теперь уже еле слышно:

— Это же я… твой Артемушка… Не узнала?.. Открой…

Микола понял: Артем задремал и снится ему родной дом. Вскоре уснул и сам Микола.

Когда проснулся, было уже темно. Нетерпеливо пошевелился, попробовал расправить тяжело набухшие ноги. Встал, сбросил с себя ветки, растолкал товарища. Тот испуганно вскочил, бессмысленно вытаращил глаза — никак не мог сообразить, где он и кто рядом с ним.

— А, это ты, Микола! Надо же! Приснилось, будто только-только вошел в хату тестя, только бросилась жинка навстречу, как вдруг кто-то хвать меня за плечо. Оглянулся — Топайде. Целится из пистолета прямо в глаз… Фу-ты, ну-ты! До каких же пор эта нечисть не будет давать людям спокойно спать?