Вскоре вернулся из командировки отец. С работы он приходил всегда поздно, усталый. При виде сына как-то сразу преображался, начинались долгие разговоры, воспоминания.

— Юрушка, — по привычке нежно произносил отец, — недавно по служебным делам я встречался с начальником академии имени Жуковского. Генерал Соколов-Соколенок спрашивал о тебе, интересовался, как ты воюешь, не утратил ли мечту стать конструктором самолетов.

— Конечно нет.

— Ты знаешь, сынок, он предложил отозвать тебя с фронта на учебу в академию.

— Ну и что ты ответил, папа?

— Сказал, что ты все равно не согласишься покинуть полк. Ответил, что хорошо знаю своего сына и даже не буду заикаться об академии.

— Вот и правильно, папа! Ты же знаешь, как давно я мечтал об учебе в академии, но ведь идет война… разве могу я оставить свой полк, своих ребят…

С Люсей Медведевой Юрий встретился у проходной моторостроительного завода. Взволнованная, девушка от неожиданности только и могла выговорить:

— Юра! Да ты ли это?!

— Я, Люсенька, я. Это абсолютно точно. И не сомневайся. Давай-ка лучше поздороваемся.

Сколько долгих месяцев он готовился к этой встрече. Лежа в землянке, сидя в кабине, — в буднях фронтовой жизни он нередко вспоминал о Люсе. И столько было тепла, нежности и грусти в его чувствах…

И вспомнилось все: ласковые вечера, прогулки по тихим улицам Сокола, незабываемые аэроклубовские дни…

— Ой, Юрик, какой ты стал!

— Каким был, таким и остался…

— Наград сколько…

— Как у вас здесь, тихо?

— Сюда в начале войны прорывались самолеты. Красную Пресню бомбили. На Шелепихе бомбы попали в табачный склад. Был сильный пожар. Теперь тихо.

— Будет еще тише, Люсенька!

— Никак не ожидала такой встречи. Аж сердце оборвалось… Гляжу — ты. Столько времени прошло, а вроде вчера инструктор давал тебе нагоняй за то, что ты называл меня не по аэроклубовскому уставу — Люсенькой. Помнишь? Курсант Зыков!

— Помню. Конечно, помню…

Коротким сновидением показались лейтенанту Зыкову встречи с родными, с Люсей. Осталось такое чувство, словно он прошел мимо колодца, так и не утолив жажду…

И вновь звало его небо войны.

И снова бой

В полк прибывало пополнение. Прилетали соколы, успевшие испытать силу своих крыльев, прилетали соколята, недавно оперившиеся в летных училищах, пока не обстрелянные фашистскими охотниками. Держались они скромно, прислушивались к разговорам асов, впитывали каждое их слово, жаждали открыть для себя какие-то секреты военной летной науки. Возможно, эти тайны помогут выходить победителями из воздушных боев, невредимо возвращаться на аэродром.

И на себе приходилось ловить лейтенанту Зыкову горячие восхищенные взгляды.

Юрий и сам когда-то испытывал такое же чувство к более опытным боевым товарищам, ища в них поддержки, совета и участия. Теперь и к Зыкову обращались за дружеским советом. Каждая, даже простая деталь, подмеченная в воздушных атаках, считалась частицей боевого опыта, достоянием всего полка, всей армии. Зыков постоянно благодарил в душе аэроклуб — первый начальный класс для тех, кто задумал крепко побрататься с небом, обрести с ним нерасторжимую связь.

По теории и по практике курсант Зыков превзошел в аэроклубе многих своих товарищей. Многие удивлялись той легкости, быстроте, с какими давалась ему летная наука. Не ограничиваясь аэроклубовской программой, Юра много читал дополнительной литературы, просиживая в библиотеке, изучая книги по самолетостроению и метеорологии, интересуясь учеными. Он был страстно влюблен в небо, покорен им. Скрупулезно изучал самолеты, с наслаждением летал.

В полку, уже на войне, он встретился с Костей Воробьевым. Юрий был знаком с ним еще в аэроклубе. Когда Воробьев на фронтовом аэродроме увидел рослую, подтянутую фигуру Юрия, подумал даже, что обознался. Они радостно обнялись. На гимнастерке сержанта Воробьева сияла медаль «За отвагу».

— Рассказывай, как оказался у нас? Где воевал?

— Чего рассказывать? — уклончиво ответил Костя. — Почти все время на У-2 летал. Снабжал партизан медикаментами, продовольствием, боеприпасами. Ну а ты как?

Зыков стал рассказывать о жизни полка, о товарищах, а сам с улыбкой наблюдал за Костей: взгляд того был словно примагничен к его орденам и медалям. К искреннему чувству уважения к Юрию у Кости примешивалось и какое-то смущение: перед ним офицер, наград вон сколько, а что он, Костя Воробьев? Нет, не везет, да и только…

Костю влекли передовые рубежи войны. Долгие месяцы не давала ему покоя жажда воздушных боев, настойчиво просился на передовую. И добился своего.

Юра сразу же потащил приятеля в свою землянку.

— Переходи жить ко мне. Место свободное найдется.

— Ты, смотрю, не в полет собрался, а в Большой театр.

— Воевать, Костя, нужно и со злостью, и с хорошим настроением. Бьем-то мы кого? Фашиста!

— Юра, никогда я так сильно не хотел жить, как сейчас. Ты ведь не знаешь еще. Лена-то… ну, помнишь, моя девушка… жена теперь. Сынишка у нас. В честь тебя Юркой назвали.

— Спасибо, Костя! Рад за вас.

Она сейчас в Свердловске, на военном заводе. В общежитии комнатку дали отдельную… Много приходится думать о семье, беспокоюсь.

— Не волнуйся. Получишь скоро самолет. Будь осмотрителен в воздухе. Полк у нас хороший, ребята славные.

— Так рад, что встретил тебя, Зыков, в полку. Не зря же нас свела судьба в аэроклубе. Ты уж меня не бросай.

— Наверное, не зря. Вместе воевать будем.

После обеда командир полка вызвал к себе наиболее опытных летчиков.

— Вы знаете, — нашего полку прибыло. В небе каждый летчик проходит крещение боем. Чтобы первые вылеты не омрачить потерями, надо всех новичков взять под опеку. Лейтенант Зыков, говорят, вы друга встретили?

— Так точно! Сержант Воробьев. Вместе учились в московском аэроклубе.

— Как он?

— На войне с самого начала. Партизанам грузы доставлял. Медаль «За отвагу» имеет.

— Неплохо. Возьми его под свой контроль. Проверь знание матчасти. Поделись опытом. Расскажи о всяких воздушных хитростях… Эти слова, товарищи, обращаю не только к Зыкову — ко всем здесь присутствующим. Нам дорог каждый летчик, каждый стрелок.

Показав Воробьеву аэродромное хозяйство, Зыков повел его в штурманский класс, расположенный в одном из приаэродромных сараев, познакомил с приборами и макетами в классе огневой подготовки, представил его своим боевым друзьям.

Воробьев быстро стал в семье летчиков своим парнем. Ходил на дежурства при штабе, недели две помогал латать самолеты. Устав, ложился на промасленном бушлате под израненным крылом.

— Живучие же «илы»! — громко восхищался сержант, так, чтобы его слышал пожилой механик. — Смотри, Егоркин, самолет будто автогеном располосовали, а он до аэродрома дотянул.

— Самолет замечательный. У немцев такого нет, — согласился механик и добавил: — А моторчик-то тысяча семьсот лошадок. Красота!

— Тебе, Егоркин, лет уже немало, воюешь давно. Что же ты все в рядовых ходишь? — осторожно поинтересовался Костя.

— Не всем генералами быть, — скупо улыбнулся механик. — На войне, хошь знать, солдат с заглавной буковки пишется. Так-то.

— Чем на гражданке занимался?

— Да по ним все, по самолетам же. Был сборщиком на авиационном моторостроительном. Обучил бригаду молодых и на фронт отпросился. Я тут наше заводское клеймо на моторах нахожу — исправно служат они. Мне разве не радость: мы их собирали, на стендах проверяли, в путь-дорогу готовили… Я вот гляжу на тебя и — завидую. Летать умеешь. Да если бы мне раньше грамоту в надлежащем виде преподнесли, разве бы и я не окрылился?

Добродушный вид Егоркина, его тихий рассказ настраивали сержанта на добрые мысли. Хотелось сделать механику что-то приятное, сказать теплые слова. Он проводил в капонирах, в ремонтной полковой мастерской дни и ночи, был для раненых «илов» и терпеливой нянькой, и опытным хирургом. Диагноз самолету Иваныч ставил еще на подлете машины к аэродрому и почти всегда был точен. Сказывался опыт.