Ильяса отгораживала его национальная принадлежность, Ди Каприо – безобразное лицо. Витька – молодость, Бубнова – работа на складе, далекая от передовой, Воскобойникова, как военного летчика, – особая интеллигентность. До последнего времени два пилота «СУ», два сослуживца могли считаться единственным устойчивым образованием среди отдельных атомов. Но теперь Дмитрий перешел в тот же разряд одиночек…

Настало время Сиверову заступать на дежурство. Он уже не первый раз менялся очередью, чтобы попасть в ночную смену. Объяснял дело бессонницей – днем, под монотонный шум шагов и разговоров ему гораздо легче заснуть. Каждый из команды одиночек в свое время мучился от бессонницы, и Сиверову уступали «привилегию». Тем более что темнота для этого человека была открытой книгой – это поняли и признали все.

Глеб медленно и неслышно ступал по заросшим сорняками дорожкам лагеря. Миновал гипсового пионера на невысоком постаменте – поднятая в приветствии рука была обломана по локоть.

В первую ночь в лагере Витек шарахнулся от этой фигуры, над ним потом смеялись целый день.

Как раз Витек и вышел в паре: вон он маячит, сутулясь, вжимая на всякий случай голову в плечи. Страшно ему по ночам, особенно после недавних событий. Держит в уме вариант тихонько сорваться, отколоться от остальных. Если не исполнил до сих пор своего намерения, то опять-таки только из страха.

Ночь кажется парню тысячеглазым чудищем, терпеливо ждущим ошибки. Пусть кто-то один отколется от стаи – он тут же будет сожран со всеми потрохами. Вдруг в самом деле враги засели в кустах в надежде, что нервы хоть у одного сдадут? Попытайся сбежать, и тебя с легкостью изловят, чтобы убивать потом медленно, с наслаждением. Лучше остаться здесь, рядом с такими асами, как Глеб и Алексей Самойленко.

По правилам дежурства каждый должен был наблюдать за своим сектором. Но к двум часам ночи, когда луна вышла из облаков и вперилась в Витька ядовито-холодным взглядом, парень не выдержал, подался ближе к старшему. Глеб не стал его возвращать на место – от человека, укушенного страхом, все равно толку мало.

– А вы туда смотрели? – ко всем, кроме Ильяса, Витек уважительно обращался на «вы».

Металлическую сетку, когда-то ограждавшую пионерлагерь, давно сняли, только кое-где остались проржавевшие обрывки. Сквозь один из таких обрывков и глядел большой куст. Одна сторона его мелких листьев была гладкой, другая – шершавой. При каждом дуновении куст как будто оживал, по нему прокатывались блики.

– Вижу, Красиво.

– Красиво? – Витек поразился, что можно воспринимать реальность и с этой стороны.

Помолчал, потом стал жаловаться на Самойленко, который велел ему вчера драить закопченный на огне бак. Видимо, просек некоторое подобие спора за лидерство в чисто военной сфере и надеялся найти поддержку.

Глеб не стал реагировать. Он вообще старался пропускать мимо ушей шепот напарника. У любого шепота есть неприятное свойство, он заглушает другие тихие звуки гораздо сильнее, чем разговор в полный голос.

Если дать парню возможность, он целую ночь не умолкнет, чтобы заглушить в себе страх. Сиверов собрался уже наложить на разговоры запрет, но тут Витек начал исповедоваться: завел речь о несчастном случае, приведшем его в стан изгоев.

Сиверов уже знал, что процедура эта важная и интимная. И грех останавливать человека, демонстрировать отсутствие интереса к роковому эпизоду в его жизни.

Неприятность стряслась с Витьком в тот момент, когда в Чечне возникла странная ситуация – «ни мира, ни войны». Где-то постреливали, где-то боевики сдавали для вида старое оружие, где-то садились за стол переговоров. Никто еще не знал, что это кончится падением Грозного и позором Хасавюртовских соглашений.

Витька вместе с другим таким же солдатом-срочником подняли среди ночи, чтобы отправить на блокпост на окраине Гудермеса. В качестве старшего послали сержанта из другого взвода.

Выяснилось, что все четверо находившихся на блокпосту людей отравились какой-то дрянью, купленной под вечер в местной забегаловке.

Сначала заподозрили намеренное отравление, потом выяснилось, что несколько местных тоже обратились ночью за медицинской помощью.

Симптомы были схожие: рвота, рези в желудке, обморочное состояние. В такой ситуации, конечно, не могло быть и речи о несении службы. Вот и пришлось срочно менять наряд.

– Настроение, конечно, поганое, – шептал Витек. – Ругаемся на чем свет стоит. Потом сержант заснул, нам приказал глядеть в оба. Луна такая же, как сейчас, была. Вроде ярко светит, все видно вокруг. Но свет тревожный такой, жуткий – как в морге. Меня однажды послали в морг трупы перетаскивать, так у меня там чуть крыша не поехала.

Витька и сейчас передернуло, но он все же совладал с собой и продолжил:

– Сперва бараны какие-то блеяли вдалеке.

Потом вроде все тихо стало. И вдруг тачка крутая – джип. Мы оба затворы передернули. По идее мы не обязаны выходить и приказывать остановиться. Водитель не может не заметить блокпост. Сам обязан затормозить, предъявить документы. Джип, короче, тормозит как положено, водитель выходит. Как он дверцу открыл, салон на секунду осветился. Вижу внутри натуральные бандиты – бородатые, с оружием… Ну, матка и опустилась ниже некуда. Как только выйдем на досмотр, нас и порешат. Или того хуже, возьмут в заложники, чтобы в яме держать… Водитель приближается во весь рост, а на нас вроде столбняк напал. Случались до этого перестрелки, пару раз бывал я в натуральных боях. Но такого ужаса не помню. До сих пор вижу, как он приближается: борода черная и глаза в лунном свете поблескивают. Все, думаю: еще несколько шагов и меня окончательно заклинит, пальцем не смогу шевельнуть.

Стиснул зубы и заставил себя, нажал на курок.

Как только лопнуло в джипе лобовое стекло, я зажмурился, и глаз не открыл, пока весь рожок не расстрелял… Водила уцелел, сразу на землю упал.

Из машины потом два трупа достали и двух тяжелораненых, оба в госпитале скончались. Через полчаса офицеры прикатили – шум, гам. Готовы были всех нас повесить. Оказалось, тех, кто был раньше на блокпосту, предупредили насчет джипа. Их отравиться угораздило, а мы ни сном ни духом… Один из масхадовских министров договорился, что приедет мать навестить. Пообещало ему начальство коридор, не знаю за какие такие заслуги. Если бы те хлопцы не отравились… А нас забыли предупредить. Кто виноват, чье раздолбайство? Не наше, правильно? А козлов из нас сделали. Верней, из меня, потому что я стрелял.