— Можете приобщить к своим записям. — Я передал донесение.

— Это я для тебя старался. Цени, брат. Знаю, ведешь записи, Пимен-летописец. А что тут было в твое отсутствие, поди, не ведаешь. Вот мне и захотелось вспомнить да на карандашик взять.

Наумов достал кисет, отсыпал на закрутку.

— Кури.

Две тоненькие струйки голубоватого дыма растворились под крышей шалаша.

— На диверсию ходили впятером, — начал я, — лейтенант Василий Буянов, старшина Виктор Жаров и еще двое новичков. Я брал их впервые. Пусть, думаю, учатся. Опять избрали шоссейные и железные дороги на участках Льгов — Брянск и Льгов — Курск. Дорогу на Курск заминировали вечером 14 сентября, а через каких-нибудь сорок минут с шестиметровой высоты слетел под насыпь эшелон: пять пассажирских вагонов с живой силой и тринадцать грузовых с зерном нового урожая — тонн пятьсот. Гитлеровцев человек двести погибло, много раненых…

Наумов потер ладони:

— Неплохо, Анатолий, совсем неплохо! Но у тебя, кажется, еще в запасе что-то есть?

— Есть. Еще один «суставчик», как говорит Вася Буянов. Шел со Льгова на Брянск. Это было двумя днями раньше, 12 сентября. Насчитывалось до тридцати вагонов. Грузовой поезд. Мы его сбросили, но точных сведений, с чем он был, не имеем: сразу же после диверсии пришлось ретироваться, район окружили немцы, выставив возле места крушения сильную охрану. Организовали проческу местности, но мы уже ушли. Ущерб должен быть порядочный: насыпь достигала высоты трех с половиной метров, и мина была заложена на повороте… Потом три мины заложили на шоссейных дорогах. Сработали удачно. Подорвались две машины с зерном, одна с солдатами.

Я погасил цигарку. Крошки табака ссыпал в карман: сгодятся.

— Ну-ну? — нетерпеливо спросил Наумов.

— А дальше — мелочь: несколько уничтоженных полицаев, молотилок, сожгли четыре тока с завезенной для обмолота пшеницей.

— Как ведет себя противник?

— Гитлеровцы продолжают насильно мобилизовывать местных жителей, особенно молодежь, на службу в полицию… Те упираются, бегут кто куда…

Наумов оживился.

— Слушай, Анатолий! Мы уже говорили с Анисименко. А не провести ли нам тоже мобилизацию? Многие опасаются открыто к нам идти: семьи будут уничтожены. А тут без придирки: население, мол, не виновато: пришли партизаны, мобилизовали и — все! С них и спрашивайте!..

— А почему бы и нет, Михаил Иванович? Мысль добрая. Давайте предварительно набросаем основные пункты приказа. Потом согласуем с комиссаром. Ну, а там размножим на машинке и во всех селах вокруг леса вывесим…

— Действуй, лейтенант.

Вечером вернулся из поездки по селам Анисименко. Он вторую неделю агитировал колхозников саботировать уборку урожая. Такие поездки он шутливо называет «саботажными вылазками».

Как всегда, он и в этот раз оживленно делился новостями, рассказывал, где и что сделано, сколько спрятано хлеба, сколько сожжено на корню и в скирдах…

Я молча подал комиссару листок с подлинником приказа о мобилизации в партизанский отряд.

— Вот это — дело! — обрадовался Анисименко. — Расписали, как военные министры… — Он на минуту умолк. — А как население к этому отнесется? Как воспримет? — И сам же ответил: — Как приказ Родины!.. Как же еще?!

— Именно, — поддержал Наумов. — На то и пишутся приказы, чтобы они выполнялись!.. Верно говоришь, Иван Евграфович, придут люди!..

— Давайте загодя подбирать командиров на отделения и взводы, — предложил Анисименко. — Не зря же мы обучали хлопцев в «лесной академии»: вытянут!.. — Не дожидаясь ответа, повернулся ко мне. — Доставай, лейтенант, из своих сейфов списки личного состава. Посмотрим, кто на что гож… — Он задумчиво посмотрел на Наумова и тихо закончил: — Начальник — всему делу печальник!.. Верно старики говорили.

И вот подготовка к приему пополнения закончена. Командиры подобраны и проинструктированы. Дело за людьми, как мы и предполагали, не стало: уже на второй день после вылазки кавалерийского взвода в села, бесед коммунистов и комсомолии с жителями на пункт сбора в лесокомбинат стали стягиваться в одиночку, а затем и группами местные жители и те из военнослужащих, кто еще не успел прийти к партизанам. Комплектовались новые отделения, взводы и роты. И сразу же началось обучение новых бойцов партизанской тактике. Главное внимание уделялось действиям одиночного бойца в нападении, в обороне при встречном бое. Одновременно постигались основы стрельбы из ручного оружия, метание гранат на дальность и точность… Все были заняты до предела. Не партизанский лагерь, а учебный полигон.

Вместе со «стариками» на задания теперь ходили и новички. Действовали уже сноровисто, толково.

Однажды Наумов позвал меня в штабной шалаш.

— Есть идея, — сказал он. — Догадываешься?

— Это о чем?

— Надо узаконить наших новичков.

— Присягу?

— Точно, лейтенант. — Наумов передал мне листок с текстом. — Это событие должно стать праздником для каждого. И провести его надо как можно торжественнее.

Наумов прав. В жизни каждого военного присяга играет огромную роль, тем более важна она для партизан.

Соблюдая традицию, мы оповестили соседей — командование Степного и Хомутовского отрядов, пригласив их на торжество.

И вот на поляне выстроен отряд. В строю стоят все, кроме тех, кто несет охрану лагеря. К этому дню мы не отправили на боевые задания ни одного человека.

Анисименко поздравил новое пополнение с принятием в отряд, пожелал успешной борьбы с врагами и полной победы над фашизмом. Потом взял в руки лист с текстом присяги советского партизана. За ним, волнуясь, но четко и громко чеканя слова, партизаны повторяли:

— «Я, гражданин Советского Союза, верный сын героического народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад не будет уничтожен на нашей земле…»

Ясный осенний день, безоблачная синева и легкое колебание листвы — словно от единого дыхания людей в суровом строю народных мстителей.

— «Я обязуюсь беспрекословно выполнять приказы командиров и начальников, строго соблюдать военную дисциплину…»

Суровые лица, гневные слова…

— «За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно. Кровь за кровь, смерть за смерть!..»

Набежало облако, пала тень на лица бойцов. От этого они кажутся еще более суровыми, а слова клятвы боевому партизанскому братству и верности матери-Родине — еще более грозными. В этих словах не только глубокий смысл, в них — основа жизни каждого из нас: стремление обрести свободу.

— «Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя своей крови и своей жизни.

Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагами, чем отдам себя, семью и весь советский народ в рабство кровавому фашизму…»

Голос комиссара звучал, как натянутая струна:

— «Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей!..»

Единым дыханием вместе с комиссаром произнесли партизаны последние слова: все они отныне связаны одними мыслями, одной судьбой.

Наши гости — хомутовцы — уехали тотчас же после торжественного обеда и концерта художественной самодеятельности. Им надо было готовиться к боевой операции. Зато партизаны Степного отряда, ближние наши соседи, задержались допоздна. Командир отряда Ковалев, молодой еще человек, все присматривался к нашим порядкам, расспрашивал о житье-бытье, о боевой подготовке, участии в боевых и хозяйственных операциях и, кажется, остался доволен. Может быть, действительно, соседям кое-что не мешало бы перенять у нас. Мы знали, что степняки живут не столь уж строго и порой не понимают вреда от той вольности, которая допускалась в их лагере.

Анисименко сказал однажды, возвратясь от Ковалева:

— Табор какой-то… Все перемешалось. Не поймешь толком. Семьями живут, не по-воински… Так и беды накличут. Приходи кто хочешь — никто и не спросит зачем. А еще в старину умные люди сказывали: согласного стада и волк не берет! — Анисименко задумался. Долго молчал. Потом предложил Наумову: — Надо бы поговорить с Ковалевым, подсказать ему. Командир он молодой, сразу все тонкости партизанской жизни не охватит. К тому же слаб после ранения, почти не поднимается. Вместо него всеми делами заворачивает Юрко, его заместитель.