— Занимайся своим делом. Терпеть не могу коньяк с привкусом оружейного масла. Кстати, что это тебя потянуло на чистку оружия?

— Никуда меня не потянуло. Пришло время почистить винтовку, вот я и чищу. Кроме того, это здорово успокаивает.

— Это точно, — буркнул Федор Филиппович. — Ничто так не успокаивает, как винтовочная пуля.

Вдоволь наглядевшись в дуло «драгуновки», Глеб положил разобранную винтовку на стол и с любопытством посмотрел на генерала.

— Это афоризм, — заметил он. — Надо записать. Но я имел в виду совсем другое. Чистка оружия успокаивает, как и любой чисто механический процесс. Однако вы не ответили на мой вопрос, Федор Филиппович.

— А по-моему, ответил.

Щурясь сильнее прежнего, Глеб аккуратно, чтобы не испачкать губы смазкой, двумя пальцами вынул изо рта коротенький окурок, ткнул его в пепельницу и вооружился куском промасленной ветоши.

— Дождь, — сказал он, бросив короткий взгляд в сторону окна, и принялся протирать затвор, на котором и без того не было ни пятнышка. — Интересно, неужели это и вправду генератор туч работает? Вот бы посмотреть на него хоть одним глазком! Все-таки интересные времена настали, не находите?

— Знаешь, как звучит одно из самых крепких японских проклятий? — спросил Потапчук. — Чтоб ты жил в эпоху перемен!

Глеб коротко усмехнулся, положил затвор и вооружился шомполом. Больше он ничего не говорил, предоставив генералу самостоятельно справляться со своим дурным настроением. Федор Филиппович по достоинству оценил этот тактический ход, но еще немного помолчал — во-первых, чтобы Сиверов не зазнавался, а во-вторых, потому, что и в самом деле требовалась небольшая пауза, чтобы успокоиться.

— Ты хотя бы понимаешь, что на твой вопрос не может быть однозначного ответа? — произнес генерал наконец. — И оставь в покое эту винтовку, черт бы ее побрал! Куда ты торопишься? Ты что, уже во всем убедился? Все доказал? Кто дал тебе право решать, кого казнить, а кого миловать?

— Я просто чищу винтовку, — миролюбиво возразил Глеб. — Не шалю, никого не трогаю, починяю примус… В общем, ваша позиция мне ясна, Федор Филиппович. Становой вам не нравится, в глубине души вы готовы хоть сейчас отдать приказ о его ликвидации, но колеблетесь, потому что привыкли принимать решения не душой, а рассудком. А рассудок вам в данный момент ничего конкретного подсказать не может, потому что Становой умело запустил вам ежа под череп, заставил сомневаться…

— Спасибо, — сказал генерал, — Сколько я тебе должен?

— За что? — удивился Глеб.

— За сеанс психоанализа.

Сиверов рассмеялся.

— Если честно, он и меня заставил сомневаться, — признался он. — Личное обаяние — страшная сила, особенно в сочетании с умом.

Потапчук поморщился.

— При чем тут обаяние? Кем бы ни был Становой, в одном он прав: я не могу взять грех на душу и просто так, за здорово живешь, убить живого, ни в чем не повинного человека. Мы с тобой обязаны хорошенько все проверить, Глеб Петрович.

— Вот-вот, — сказал Глеб. — Да нет, не подумайте, что я намерен с вами спорить. Вы правы, конечно. Но вам не приходило в голову, что он сделал это нарочно, чтобы выиграть время? Пока мы с вами будем проверять и сомневаться, он что-нибудь придумает. Вернее, он наверняка уже что-то придумал, и теперь ему просто нужно время, чтобы все провернуть — спокойно, без спешки, с комфортом… А?

— Не знаю, Глеб. — Генерал тяжело вздохнул. — У тебя есть конкретные предложения?

— Есть, — сказал Глеб. Он загнал на место затвор, защелкнул крышку ствольной коробки, поставил винтовку в угол и стал убирать со стола. — У меня есть простое, очень конкретное предложение: давайте пить кофе.

ГЛАВА 14

Оставив «лендровер» на травянистой обочине, они продрались сквозь мокрые холодные кусты, спустились с крутого невысокого обрывчика и остановились на маленьком песчаном пятачке, с трех сторон окруженном высокими зарослями ивняка. Дождя не было, но воздух был теплым и влажным, как компресс. Река тихонько плескалась у самых ног, от воды редкими полупрозрачными космами поднимался пар. Приглядевшись, можно было заметить, как на мелководье стайками снуют пугливые мальки. Песок сделался рябым от недавнего дождя, в метре от берега из воды торчали две вырезанные из лозы рогатки — подставки для удочек. Вокруг было удивительно тихо. Лишь со стороны машины доносилось металлическое бряканье и неразборчивая воркотня: Удодыч выгружал из кузова рыбацкие снасти и прочие причиндалы, необходимые для цивилизованного отдыха.

Из камышей на противоположном берегу вдруг с шумом взлетела утка. Максим Юрьевич проводил ее взглядом. Странный жужжащий звук, издаваемый разрезающими воздух маховыми перьями утки, вызывал какое-то странное, щемящее чувство. Звук был точно такой же, как в детстве, когда юный Макс сидел с самодельной удочкой на берегу. Тогда все было другим — чистым, светлым, полным надежд. Конечно, неприятности случались и тогда, но что это были за неприятности!.. Двойка по химии, грозная запись в дневнике, порванные о соседский забор новые штаны…

Вострецов звучно отхаркался и сплюнул в воду. Плевок лениво закачался на мелкой волне и медленно поплыл по течению. Максим Юрьевич покосился на приятеля, но промолчал, Он заметил, что Дмитрий Алексеевич даже не поднял головы, чтобы взглянуть на утку, и мысленно пожал плечами: все-таки в друге Димочке было что-то от раскормленного хряка-производителя. Так же, как упитанный боров, Вострецов не способен был поднять голову и увидеть над ней звезды. И зачем, спрашивается, такие живут на белом свете?

— Хорошо, — сказал Становой и с удовольствием потянулся, вдохнув полной грудью сырой теплый воздух. — Хорошо ведь, а?

Вострецов неопределенно дернул плечом и переступил с ноги на ногу. Его необмятый брезентовый дождевик при этом громко зашуршал, высокие болотные сапоги зычно чавкнули, вырвавшись из объятий сырого песка. Максим Юрьевич стоял немного позади него на островке короткой жесткой травы.

— Сыро, — брюзгливо заявил Вострецов. — Ни присесть, ни прилечь…

Становой привычно подавил желание обматерить его вдоль и поперек.

— Это до первого стакана, — успокоил он, — Сейчас рыбки наловим, ушицу сварганим, примем по сто граммов, и будет нам небо в алмазах. Ты посмотри, какая погода! Да по такой погоде рыба на голый крючок пойдет, сама к тебе на берег выбежит!

— Я пить не буду, — неожиданно возразил Вострецов. — Не люблю я эти пьянки на лоне природы. Да еще в такой компании…

— Не понял, — строго сказал Становой. — Чем это тебя моя компания не устраивает?

— Ты отлично знаешь, о ком я говорю, — ответил Вострецов. — Зачем тебе понадобился этот заика?

Становой закурил, пряча огонек зажигалки в сложенных лодочкой ладонях, и с силой выпустил дым из ноздрей.

— Зануда ты, Дмитрий Алексеевич. Все тебе не слава богу. Я вот, например, не представляю, как это водочки не выпить под ушицу. Что же мне потом, пешком в Москву идти? И машину за собой на веревочке тянуть, да? С каких это пор тебе водители начали мешать? Сейчас он все подготовит, и больше ты его не увидишь, пока сам не захочешь. Этот Нефедов — грамотный мужик и умеет не мозолить глаза.

— Черт меня дернул с тобой поехать, — проворчал Вострецов. — Никогда я эту рыбалку не любил.

— Полюбишь, толстяк! Еще как полюбишь! Нельзя жить так, как ты живешь. Человек — царь природы, слыхал? А какой из тебя, к чертям свинячьим, царь, если ты свое царство только по телевизору видел? Ты же себя обкрадываешь, Дима! Сидишь в четырех стенах, как аскарида в прямой кишке, и считаешь, в точности как аскарида, что это — единственный возможный способ существования.

Со стороны машины долетело ритмичное металлическое постукивание, сопровождавшееся свистящим шелестом и шипением — Удодыч надувал резиновую лодку, пользуясь автомобильным насосом. Становой стряхнул пепел в воду. Светло-серый, почти белый цилиндрик, сорвавшись с кончика сигареты, коснулся поверхности воды, коротко зашипел, мгновенно сделался черным и косо опустился на песчаное дно. К нему подплыли два или три малька, глупо потыкались носами и, потеряв всякий интерес к этому несъедобному предмету, уплыли восвояси.