Здесь же, в холодильнике, обнаружилась уже нарезанная тончайшими ломтиками ветчина на блюдце, накрытая прозрачным стеклянным колпаком. Бородич снял колпак, свернул несколько ломтиков трубочкой и с аппетитом затолкал в рот, затем захлопнул холодильник и, жуя на ходу, направился в гараж, чтобы покинуть особняк по возможности незаметно.

Дом спал, охрана не подавала признаков жизни. В комнате, где ночевал Губанов, когда гостил у тестя, тоже было темно и тихо. “Спит, – с кривой улыбкой подумал Бородич. – Ну, спи, спи. Солдат спит, а служба идет. Не дай мне бог такого пробуждения, которое сегодня ожидает тебя”.

В гараже было тихо и, как всегда, немного сумрачно. Задумавшись, губернатор подошел к своему “мерседесу” и даже успел вынуть из кармана ключ, прежде чем вспомнил, что ему надо покинуть дом тайком и что Коврова собиралась за ним заехать. Он убрал ключ в карман, дожевал остатки ветчины, закурил и вышел из гаража через боковую дверь.

Улица встретила его резким ледяным ветром и крупным косым снегом. Ивану Алексеевичу сразу же пришлось обеими руками ухватиться за норовящую улететь шляпу. Он понял, что зря не надел шапку: шляпа была частью имиджа, но за годы своего губернаторства он успел основательно подзабыть, что это такое – брести пешком сквозь метель. В последнее время он привык перемещаться в пространстве, уютно раскинувшись на заднем сиденье черного “мерседеса”.

"Простужусь к чертям, – подумал он, на ощупь отыскивая под снегом заметенную тропинку, которая вела к задней калитке. – Это будет первая моя ангина за.., за сколько же лет? Сразу и не упомнишь. Лет за десять, наверное…

Уши бы не отморозить, вот что. Хорош я буду на заседании с отмороженными ушами. Вечно у этой Ковровой какие-то дикие фантазии. Хлебом не корми, а дай поиграть в казаков-разбойников”"

Размышляя подобным образом, он пробился через загромоздившие тропинку сугробы и с некоторым усилием открыл заметенную снегом калитку. Петли издали протяжный ржавый скрип. Иван Алексеевич вздрогнул и оглянулся на дом, но ветер уже подхватил звук, скомкал его, разорвал на куски и швырнул в гущу соснового леса, где тот окончательно заглох. Дом стоял мрачной громадиной, лишь горели кое-где дежурные лампы, да вдалеке, у ворот, сверкал сквозь метель мощный фонарь, освещавший пустую подъездную дорогу.

Губернатор выбросил окурок в сугроб и решительно двинулся в сторону асфальтированного проселка – единственного, по которому можно было проехать к даче.

Было темно, но он отлично видел дорогу: занесенная снегом тропа смутно белела между черными стволами деревьев. Идти по снегу оказалось неожиданно тяжело, Иван Алексеевич очень быстро запыхался и даже немножечко взмок. “Дерьмо все эти тренажерные залы, – с раздражением думал он, пробиваясь сквозь синие сугробы. Слежавшийся снег раздавался в стороны неохотно, рассыпаясь сухими крошащимися комьями. – Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо. Все эти искусственные нагрузки в подметки не годятся обыкновенной, без лишнего напряга, лыжной прогулке или, скажем, прополке грядок. Обыкновенная физическая работа – без надрыва, в меру, – вот рецепт здоровья и отличной формы. А то понавыдумывали: фитнесс, бодибилдинг.” вместо солнца – кварцевая лампа, вместо жратвы – какие-то подозрительные биодобавки, вместо речки – бассейн с хлоркой, а вместо баб вообще какие-то удочки на каблуках. Одни кости, подержаться со вкусом не за что…"

Тропа наконец кончилась. Сосны расступились, и Бородич с облегчением увидел темную полосу асфальта в белых берегах заснеженных обочин, и на ней – уютно сияющий габаритными огнями знакомый темно-зеленый минивэн Ковровой. За тонированными стеклами мерцали огоньки сигарет, непотушенные фары бросали на дорогу желтоватый отсвет. Иван Алексеевич с проклятьями преодолел навороченный чистившим дорогу скрепером плотный вал слежавшегося снега и выбрался на асфальт, обеими руками придерживая шляпу и сильно топая по колено облепленными снегом ногами.

Дверца автомобиля гостеприимно распахнулась ему навстречу, и губернатор со вздохом облегчения забрался в просторное, дышащее теплом и запахом табачного дыма, обитое натуральной кожей нутро.

Коврова подвинулась, давая ему сесть. От нее пахло кофе и французскими духами. В тусклом свете потолочного плафона лицо Нины Константиновны казалось совсем осунувшимся и почему-то помолодевшим лет на двадцать. При взгляде на это усталое лицо все ворчливые сентенции по поводу погоды и организации пеших прогулок по лесу ни свет ни заря, заготовленные губернатором по дороге сюда, разом вылетели у него из головы.

– Устала? – спросил он.

– Дверь закрой, – сказала Коврова. – Трогай, Витя.

Бородич захлопнул дверцу, свет в салоне погас. Теперь светилась только приборная панель, да впереди, за лобовым стеклом, маячил смутный световой ореол, на фоне которого четко выделялись похожие на фанерные грудные мишени силуэты сидевших на переднем сиденье сержантов. Один из сержантов – тот, что сидел на пассажирском месте, – при ближайшем рассмотрении оказался старшим лейтенантом. Еще Иван Алексеевич с неприятным холодком в груди разглядел на коленях у старшего лейтенанта короткоствольный автомат.

Автомат водителя стоял сбоку, втиснутый между сиденьем и дверцей.

Темно-зеленый “понтиак” летел сквозь метель, мягко приседая на ухабах. Сержант, который вел машину, лишь слегка пошевеливал рулевое колесо, светящаяся стрелка спидометра колебалась возле отметки “100”. Коврова завозилась на сиденье, зашуршала сигаретная пачка, щелкнула зажигалка, и теплый оранжевый огонек осветил ее плоские скулы, плотно сжатые губы и сосредоточенно скошенные глаза, в которых плясало отражение пламени.

Поддавшись порыву, Иван Алексеевич положил ладонь на ее колено и легонько сжал. Коврова подняла на него глаза и некоторое время молча смотрела ему в лицо поверх пламени зажигалки. Иван Алексеевич растерялся. Ему хотелось многое сказать ей, но впереди сидели двое посторонних, да и вообще…

– Спасибо, – сказал он и убрал руку.

Раздался металлический щелчок, и оранжевый огонек зажигалки погас. Коврова едва слышно вздохнула.

Когда минивэн вырвался на шоссе, небо на востоке начало понемногу наливаться мутной синевой, предвещавшей скорое наступление дня. Водитель сразу перестроился в третий ряд и утопил педаль акселератора. Двигатель бархатно взревел, губернатора вжало в спинку сиденья. Стрелка спидометра плавно поползла вправо и остановилась на ста тридцати.

– Больше не надо, – негромко сказал старший лейтенант. – Скользко.

Это были первые слова, которые услышал от него Иван Алексеевич. Сержант в ответ лишь молча кивнул.

Мимо промелькнул залепленный снегом треугольный знак, предупреждавший о пересечении со второстепенной дорогой, а вскоре впереди показался и сам перекресток, у которого послушно замер грязный бортовой “ЗиЛ” с эмблемой какой-то сельхозтехники на дверце. Иван Алексеевич разглядел за стеклом кабины бледный овал повернутого к ним лица, и тут грузовик вдруг тронулся с места и рывком выскочил на шоссе, перегородив проезжую часть. Сидевший за рулем молчаливый сержант ударил по тормозам. С таким же успехом он мог бы попытаться остановить машину с помощью молитвы – дорога действительно была очень скользкой, а скорость приближалась ко второй космической. Слева от Ивана Алексеевича неожиданно и страшно завизжала Коврова.

В последний миг перед тем, как сильно скошенный назад обтекаемый нос минивэна с высокой точностью ударил прямиком в бензобак грузовика, с Иваном Алексеевичем случилось что-то вроде озарения: он вдруг понял, что сильно недооценивал своего зятя, считая, что тот мирно спит в это судьбоносное утро. Это было неприятное открытие, но оно уже не имело значения: через мгновение все потонуло в дымно-оранжевом вихре взрыва.