– Куда поедем, капитан? – спросил водитель. Капитан немного помедлил с ответом, играя желваками на высоких, словно вырубленных из темного камня скулах, пощурился на рекламу телевизоров “самсунг”, сверкавшую на крыше соседнего здания, сунул в рот сигарету, чиркнул зажигалкой и коротко обронил:

– Домой.

Джип мягко тронулся с места и через несколько секунд растворился в сверкающем огнями потоке транспорта, катившемся к центру.

Майор Губанов знал, что говорит, когда советовал прапорщику Николаю не беспокоиться по поводу водителя самосвала.

Глава 12

Губанов взял со специальной подставки четвертушку толстого березового полена и, присев на корточки перед закопченной кирпичной пастью пышущего жаром камина, сунул полено в огонь. Полено легло кривовато, и Алексей подправил его кочергой. Огонь взорвался снопом искр, которые стремительно вылетели в гудящую трубу. Тяга была отменной, тем более, что циклон отступил, и в данный момент на улице было градусов десять. Все еще сидя на корточках, Губанов сделал последнюю длинную затяжку и бросил окурок в огонь.

– Хорошо, когда зима похожа на зиму, – сказал губернатор.

– Хорошо, – согласился Губанов, легко вставая с корточек и возвращаясь к столу. – Только я больше люблю лето.

Он снова уселся в еще не успевшее остыть удобное кресло с высокой спинкой. Кресло было чертовски уютное, и вообще все было отлично: и это кресло, и придвинутый к самому огню легкий столик со стеклянной крышкой, и оранжевые блики огня в хрустальных стаканах с янтарной жидкостью, и тонкой работы костяные шахматы, уже расставленные по доске и готовые к началу баталии. Даже сидевший напротив уже начавший грузнеть человек с обрюзгшим жестким лицом и холодными непроницаемыми глазами сейчас казался майору симпатичным.

– Лето? – Губернатор подвигал густыми седеющими бровями. Ближе к старости брови у него сделались кустистыми, лохматыми, как у блаженной памяти генсека, и Иван Алексеевич раз в месяц прибегал к услугам парикмахера, чтобы привести их в порядок. Раньше брови ему стригла дочь, но теперь об этом нечего было и думать: Ирина совсем сошла с нарезки и могла, чего доброго, выколоть папашке глаза ножницами. – Лето… – задумчиво повторил он. – Ах, лето красное, любил бы я тебя, когда б не пыль, не комары да мухи…

Губанову захотелось вслед за Кацнельсоном воскликнуть: “Какая эрудиция!”, но он, конечно же, промолчал, тем более что причина неприязни тестя к летним месяцам была ему отлично известна. Именно летом произошел несчастный случай, в результате которого будущий губернатор сделался вдовцом. Губанов все больше склонялся к мысли, что это все-таки было убийство, но осуждать губернатора не мог: они были в одной лодке, и сам Губанов ни за что не упустил бы такой случай.

Майор незаметно покосился туда, где на стене висел писаный маслом овальный портрет новой супруги господина губернатора. Губернаторша была ослепительно хороша, и не только на портрете, но и в жизни тоже. Когда-то она начинала как актриса, но охотно променяла служение Мельпомене на непыльную должность губернаторской жены. Когда это событие свершилось, обе – и новоиспеченная мадам Бородин, и Мельпомена, вздохнули с некоторым облегчением.

В данный момент губернаторша обживала недавно приобретенный муженьком дом во Флориде и изредка баловала своего благоверного письмами и телефонными звонками. Губернатор, как это ни смешно, искренне скучал по ней, и не он один: его зять временами испытывал те же чувства, особенно когда вспоминал, какие штуки могла выделывать госпожа губернаторша в постели.

Бородин неторопливо закурил и с глубокомысленным видом пошел пешкой е2 на е4. Губанов многозначительно нахмурился, пожевал верхнюю губу и сделал ответный ход. Подбитое войлочным кружком массивное основание черной пешки негромко стукнуло о костяной квадратик доски. Следя за тем, как губернатор шевелит бровями, обдумывая очередной ход, майор развлекался тем, что пытался угадать, о чем на самом деле думает его партнер.

Губернатор всегда начинал партию одинаково, так что голова у него сейчас наверняка была свободна. Разглядывая подвижные складки у него на лбу, Губанов чувствовал себя канатоходцем, балансирующим над пропастью на тонком стальном тросе. Бородич всегда играл умно и жестко, и обмануть его во все времена было очень тяжело. На секунду майор даже пожалел о своей затее. С чего он взял, что сможет довести это дело до конца? Слишком много участников, слишком много свидетелей, слишком многие уверены, что смогут отщипнуть свой кусок от этого пирога. Если поделиться со всеми, они, возможно, будут молчать, но в таком случае ему самому останутся жалкие огрызки, ради которых вряд ли стоило так рисковать.

И все-таки самый опасный из всех – губернатор. Если он узнает, если только он заподозрит хоть что-то… Его можно считать стариком, можно хихикать по поводу его молодой жены, можно даже спать с ней, но не следует забывать о том, что у старого крокодила есть огромная зубастая пасть. От этой пасти надо держаться подальше, иначе… Внизу возобновились размеренные глухие удары, словно кто-то заколачивал в мерзлую землю сваи или пытался взять резиденцию губернатора штурмом, высадив входную дверь.

Губернатор едва заметно поморщился, а Губанов, извинившись, встал и плотно прикрыл дверь комнаты. Удары стали тише, но они все равно были слышны, и майор заметил, как дрогнула рука губернатора, когда тот поднес к губам свой стакан, чтобы сделать неторопливый аккуратный глоток.

– Как идут дела на стройке? – после паузы осведомился Бородич, двигая вперед ферзя.

– Итс олл райт, – бодрым тоном ответил Губанов, прикрываясь конем. Грохот внизу прекратился, и теперь сквозь перекрытие доносился визгливый голос, выводивший грустную песню о злоключениях юной проститутки.

"Интересно, где она набралась этого дерьма?” – рассеянно подумал майор.

– Думаю, к весне закончим.

– Поскорей бы, – сказал губернатор, задумчиво постукивая кончиком пальца по натуралистично выполненной фигурке слона с башенкой на спине. На его сигарете нарос длинный кривой столбик сероватого пепла, но он этого не замечал.

– Делаем все, что можем, – заверил его Губанов. – Главный корпус и западное крыло уже готовы к установке оборудования. Скоро будет закончено восточное. Тогда останется ерунда: подключить аппаратуру, расставить койки, навести порядок на территории.., трали-вали семь пружин.

– Семь пружин? – рассеянно переспросил Бородич. – Семь пружин… Поскорей бы, – повторил он и съел пешку Губанова.

Песня внизу прекратилась, и наступила тишина, в которой неожиданно громко выстрелило полыхавшее в камине полено. Бородич вздрогнул, и Губанов подумал, что у старика сдают нервы. Кто бы мог подумать: нервы у Бородича…

Отсветы огня кровавыми точками дрожали в злых стеклянных глазах висевшей напротив камина кабаньей головы. Кабана добыл лично господин губернатор на глазах у зятя. Губанов вспомнил карканье ворон, круживших над голыми заснеженными ветвями, пар, валивший из ноздрей и оседавший на меховых воротниках пушистыми ледяными кристаллами, и то, как мчалась, разбрасывая снег, огромная щетинистая туша. Чертов старый дурак стоял как вкопанный, медленно поднимая ненормально длинное ружье с толстыми воронеными стволами – свой растреклятый южноафриканский слонобой, стоивший, как три “мерседеса”.

Набивщику чучел, который гордо именовал себя таксидермистом, позже пришлось изрядно попотеть, заделывая огромную дыру в кабаньем черепе. Губанов был уверен, что если бы выстрел пришелся не в голову, а, скажем, в грудь, то все внутренности бедняги вылетели бы наружу через задний проход вместе с пулей.

Губернаторский слонобой висел тут же, прямо под кабаньей головой, и его полированное ложе и длинные, как у противотанкового ружья, стволы тускло поблескивали в переменчивых отсветах плясавшего в камине огня. Губанов подавил внезапно вспыхнувшее желание сдернуть эту мортиру с крюка, спуститься вниз и пальнуть в чертову сучку прямо сквозь дверь. Майор был уверен, что попал бы, даже стреляя наугад баллистической ракетой с другого конца земного шара: чертова баба доводила его до безумия.