– Вот не знал, что ты разбираешься в технологии живописи, – простодушно заявил Губанов. Он отлично понимал, о чем идет речь, но старательно оттягивал неизбежное.

– Я не разбираюсь в технологии живописи, – понемногу начиная свирепеть, негромко сказал Маслов. – Я разбираюсь в данном конкретном медицинском центре, и я прямо заявляю: в проект внесены значительные изменения. Для непосвященного они, может быть, и незаметны, но я каждый день натыкаюсь на что-нибудь новенькое. Меня оторопь берет, как прикину, сколько прикарманил этот еврей.

– Что, так много? – округлив глаза, ужаснулся Губанов?

– А может быть, ты ошибся? Я имею в виду, что в Австралию ты ездил уже давненько, мог что-нибудь забыть, перепутать… Памяти, знаешь ли, свойственно приукрашивать приятные воспоминания. И потом, ты видел полностью оборудованный, действующий центр, а тут голые стены в процессе возведения и эти красно-синие чучела, которые косят под турок…

Маслов тяжело помотал головой. Голова у него была забавная – лысая и косматая одновременно.

– Вот тебе – перепутал, – заявил он, выставляя перед собой костлявый кукиш. – Три метра тяжело перепутать с пятью, а украинский линолеум вряд ли сойдет за австралийский дубовый паркет.

– Ну, брат, это ты загнул, – добродушно сказал Губанов. – Тебе еще и паркет из самой Австралии подавай… Это же несущественно! И потом, прорабы всегда приворовывают. Если не дать прорабу украсть, он загрустит и уволится, а другой будет точно таким же, если не хуже. Ты же не станешь утверждать, что Кацнельсон – плохой прораб? Кроме того, если уж ты так хочешь взять его к ногтю, давай поднимем проект, смету.., что там еще бывает? Прямо так возьмем все бумажки в руки, рулетку возьмем, калькулятор, Кацнельсона с собой прихватим и пройдемся по всему зданию, посчитаем… Если окажется, что этот жидяра много украл, вытрясем из него все до копейки, снимем штаны и дадим пинка по голой ж… Лень, конечно, ерундой заниматься, но если ты настаиваешь…

– Ладно, – с подозрительной кротостью сказал Маслов, – пускай Кацнельсон – ангел с крылышками, а я дурак набитый. В конце концов, я действительно ни черта не понимаю во всех этих проектах и сметах. Но ты помнишь, что именно мы строим? Мы строим фешенебельный реабилитационный центр, то есть, говоря по-русски, шикарную клинику для алкашей и наркоманов, у которых денег куры не клюют. А я хожу по зданию и вижу, что высота потолков занижена, материалы используются те, что подешевле… Вот, – он обернулся и сильно постучал пальцем по оконному стеклу. Губанов невольно вздрогнул. – Ты чего вздрагиваешь? – немедленно спросил Маслов. – Ты же видел проект. Там написано: небьющееся стекло в алюминиевых рамах. А здесь обыкновенная каленая “пятерочка” в плохоньком пластике. Да богатый клиент только на окна эти посмотрит и сразу же плюнет и уйдет. Не веришь мне? Вот стул. Давай по стеклу шандарахнем? Что, не хочется?

Он залпом выпил спирт и тяжело замотал головой. Нормальный, в меру пьющий человек от такой дозы давно уже валялся бы под столом, откинув копыта. “Да, – подумал майор, – скифы мы. Да, азиаты мы. С раскосыми и, что характерно, жадными очами. Блок забыл упомянуть про загребущие руки и длинные языки. А может, и не забыл, а просто рифмы не нашел…"

– Или возьми оборудование, – шумно дыша открытым ртом, просипел Маслов. – Что я, медицинской техники не видел? Это тебе, братец, не архитектура, тут я любому сто очков вперед дам. Так вот, позавчера привезли оборудование, сгрузили в подвал, я на радостях сунулся смотреть, а оно все как есть “желтой” сборки…

Губанов вздохнул. Момент истины наконец наступил, и истина, как всегда, была неприглядна.

– Что ты говоришь? – воскликнул он, с трудом удержавшись от того, чтобы всплеснуть руками. – Но ведь закупкой оборудования занимался я! Лично!

Маслов замер, не донеся до рта сигарету, и некоторое время смотрел на Губанова слезящимися от спирта глазами.

– А ведь верно, – сказал он наконец.

– Странно, правда? – подлил масла в огонь Губанов. – Как это могло случиться, ты не знаешь?

Маслов наконец вышел из ступора, затянулся сигаретой и, развернувшись вместе с креслом, стал смотреть в окно.

Будь на его месте любой другой человек, Губанов читал бы его мысли, как открытую книгу, но Маслов всегда поражал его сочетанием мощного интеллекта с инфантильной наивностью старой девы. Теперь он, похоже, начал стремительно терять былую невинность, и это был очень опасный момент: запутавшись в собственных сомнениях, доктор мог выкинуть что-нибудь неожиданное, ни с чем не сообразное и даже, черт подери, губительное.

– Значит, самый большой дурак во всей этой истории все-таки я, ^– сказал наконец Маслов, глядя в окно, за которым рокотал бульдозер и, захлебываясь, стрекотал отбойный молоток.

– Самый большой, как ты выражаешься, дурак в этой истории – мой тесть, – отозвался Губанов. – А ты вовсе не дурак, поскольку, даже не имея на руках бумаг, сумел обо всем догадаться. А если ты еще догадаешься промолчать и не афишировать свои открытия, то будешь не просто умницей, а богатым умницей.

– Ну, это понятно, – довольно равнодушно сказал Маслов. – Это, прямо скажем, само собой разумеется. Но какая же ты все-таки сволочь, Лешка! Полгода водил меня за нос, как щенка…

– Брось, Серега, – Губанов перегнулся через стол и дружески похлопал его по костлявому предплечью, – не усложняй. Зачем тебе была лишняя головная боль? А так, как в “Поле Чудес”: угадал слово – получи приз.

– И большой приз? – дернув бородой, поинтересовался Маслов, все еще глядя в окно.

– Пятьсот штук, – сказал Губанов.

Доктор задумчиво повращался в кресле, дернул себя за кончик правого уса, поправил на переносице очки и спокойно сказал:

– Миллион.

Губанов ухмыльнулся. В последнее время его всегдашняя нагловатая ухмылка появлялась на лице довольно редко, но сейчас она заиграла на губах с прежней неотразимой силой. Доктор принял правильное решение, теперь оставалось только обломать ему рога.

– Ну, милый мой, – сказал майор, – это ты увлекся.

– Да, – проворчал Маслов, – ты не Якубович, это факт. Может быть, господин губернатор даст больше?

Губанов побарабанил пальцами по столу, пожевал фильтр сигареты, гоняя ее из угла в угол рта, и вдруг скользящим змеиным движением вынул из-за пазухи пистолет.

– Вряд ли, – сказал он, с озабоченным видом заглядывая в ствол. – Боюсь, тебе нечего ему предложить. Вообще-то я, конечно, не прав… Все никак не привыкну, что ты теперь большой человек. Я слышал, к тебе уже очередь на полгода? Обидно будет, если все сорвется из-за ерунды.

– Дешевка, – сказал Маслов, стараясь не смотреть на пистолет. – Кого ты пугаешь?

– Я?! Я никого не пугаю. Почистить бы его надо, что ли, да все недосуг… Семьсот пятьдесят, а?

– Сойдемся посередке? – насмешливо спросил Маслов. – Скаред ты, Леха, и всегда таким был. Помнишь, как в школе жвачку жилил?

– Хорошо, – сказал Губанов, – семьсот пятьдесят и коробку “Даблминта”.

– Вот это другой разговор, – рассмеялся Маслов. Смех его звучал ненатурально, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на Губанова с его пистолетом. Майора это не удивляло: доктору нужно было время, чтобы свыкнуться с тем, что он обыкновенная пешка, а вовсе не ферзь и даже не ладья.

– Наливай, – сказал Губанов, убирая пистолет на место. – Это дело надо спрыснуть.

Но спрыснуть им ничего не удалось, потому что под окном вдруг снова гнусаво завопил автомобильный сигнал, зарычал двигатель, лязгнуло железо, и сразу же матерно заорали на разные голоса красно-синие “турки”.

– Ну что за день?! – с тихой ненавистью в голосе спросил Маслов, глядя в окно.

Губанов подошел к окну и выглянул. Внизу стоял знакомый самосвал, водитель бегал вокруг, размахивая руками, и что-то орал, а человек пять рабочих вынимали из кабины какой-то горелый тюк странно знакомой расцветки.

Губанов первым понял, в чем дело. Он тихо выматерился, потянул Маслова за рукав и бросился к дверям – встречать вернувшегося из самоволки Купченю.