Он уже успел привести в порядок то, что годы оставили от его некогда пышной прически, длинный пунцовый халат скрывал кривоватые ноги и начинающее мало-помалу отрастать брюшко, и издалека Арцыбашев выглядел вполне респектабельно. Лена привычно пожалела, что не может, как иные-прочие, все время разглядывать его с приличного расстояния. Увы, она была не просто вещью, а личной вещью Евгения Арцыбашева, наподобие зубной щетки или носового платка, что вынуждало ее время от времени наблюдать своего владельца вблизи.

Вблизи Цыба выглядел далеко не лучшим образом – во всяком случае, сегодня. Глаза его неприятно розовели, как у белого кролика или лабораторной крысы, мятое опухшее лицо походило на грязную салфетку, на щеке отпечаталась глубокая складка. Он курил, держа сигарету в дрожащих с перепоя пальцах левой руки.

– Привет, – просипел он, поспешно усаживаясь напротив Лены, Лена окинула его долгим изучающим взглядом, немного помедлила и в обычной для подобных случаев суховатой манере коротко ответила:

– Привет.

Арцыбашев затянулся, не сразу попав сигаретой в рот. Лена отвела глаза: честно говоря, Арцыбашев сейчас выглядел не просто отвратительно, но даже непристойно.

– Слушай, налей инвалиду бизнеса кофейку, – попросил Арцыбашев.

Лена молча привстала и наполнила свободную чашку из конического стального кофейника, двигаясь с природной грацией и изяществом, которого нельзя достичь никакими тренировками и экзерсисами, если оно не заложено в человеке от рождения. Ей и в голову не пришло возражать “инвалиду бизнеса”: хозяйничанье за столом было ее обязанностью, одной из ее функций, если угодно.

Понаблюдав за тем, как “инвалид бизнеса” пытался донести чашку до рта, она со вздохом плеснула в рюмку коньяку и подвинула ее Арцыбашеву. Тот благодарно кивнул, схватил рюмку и, заранее кривясь от отвращения, выплеснул ее содержимое в глотку так энергично, что Лена испугалась, как бы он не проглотил заодно и рюмку. Некоторое время Евгений сидел не дыша, с зажмуренными глазами, заметно корчась от сотрясавших все его тело спазмов, потом вдруг расслабился, открыл глаза и сел ровнее. На его щеки волшебным образом вернулся румянец, в глазах появился блеск.

– Уф, – сказал он и с удовольствием отхлебнул кофе. – Ты же мне просто жизнь спасла.

– Зачем было столько пить? – довольно равнодушно спросила Лена, глядя через улицу на полуголого молодого человека с торсом гладиатора, который у себя на балконе размахивал гантелями и заодно пялился на Лену. Он размахивал и пялился уже не первый год, а одно время даже пытался строить глазки прямо через улицу, но для Лены он был не более чем деталью пейзажа, так что его авансы засохли на корню. Пялиться он, однако, не перестал, но Лену это нисколько не беспокоило.

– Зачем же было столько пить? – озадаченно повторил Арцыбашев, задумчиво уставившись в чашку. – А зачем вообще пить? Спроси что-нибудь полегче. Просто почему-то принято считать, что, где совещание директоров филиалов, там и вечеринка. Ну, а вечеринка в России, сама знаешь… Как упоительны в России вечера, так сказать. Я еще вовремя остановился, если хочешь знать.

– – Судя по виду твоей машины, остановился ты все-таки с опозданием, – съязвила Лена.

– А что машина? Ах, это… Да, кстати! Угадай, кто меня вчера подбросил домой.

Лена пожала плечами.

– Опять какой-нибудь таксист, наверное.

– Точно, таксист. А вот как его зовут, этого таксиста? В жизни не угадаешь.

– Даже и пробовать не стану, – равнодушно ответила Лена. – У меня нет знакомых таксистов.

– Я тоже так думал, – Арцыбашев рассмеялся и сделал большой глоток кофе, – а оказалось, что есть. Ну, угадай. Ты тоже его прекрасно знаешь, так что все по-честному.

– Да не буду я гадать, – понемногу раздражаясь, сказала Лена. – Делать мне больше нечего… Какая мне разница, кто подвез тебя домой?

– Уверяю тебя, разница есть, и большая. – В тоне Арцыбашева было что-то, от чего сердце Лены вдруг пропустило один удар. – Ладно, я скажу сам. Ты все равно не угадаешь, а новость просто потрясная. Это Филарет.

Лена не сразу поняла, о ком идет речь, но сердце, похоже, догадалось обо всем раньше головы и заколотилось с бешеной скоростью. “Да что это со мной? – растерянно подумала Лена. – Все давно прошло. Было и быльем поросло, и нечего дергаться… Ох ты, Господи, что же это?.."

– Кто? – стараясь заставить голос звучать ровно, переспросила она. – Юрка?

– Точно! – воскликнул Арцыбашев. – Я прямо обалдел, честное слово. Да и ты, я вижу, тоже. Ишь, заалела, как маков цвет…

– Чепуха какая, – сказала Лена сердито.

– Ну, может, и чепуха, – покладисто согласился Арцыбашев, но эта покладистость показалась Лене фальшивой, как трехдолларовая купюра.

– Ну и как он? – спросила она, чтобы не молчать.

– А это ты сама у него спросишь, – сказал Арцыбашев, затягиваясь сигаретой. – Думаю, тебе он расскажет больше, чем мне.

– Когда это я у него спрошу?

– Да сегодня и спросишь. Через, – Арцыбашев посмотрел на массивный золотой хронометр, – через четыре часа и семнадцать с половиной минут. Я пригласил его поужинать с нами. Сегодня, в пять. Ты довольна?

Юрий Филатов сполоснул бритву под вялой струйкой курящегося мутным паром кипятка и, не доверяя тусклому свету и запотевшему зеркалу, на всякий случай ощупал челюсть кончиками пальцев. Под левым ухом обнаружилось шершавое пятнышко не до конца сбритой щетины, и он на ощупь смахнул его бритвой. Опрыскавшись одеколоном, Юрий до упора завернул подтекающий кран, бросил быстрый взгляд на часы и заторопился.

Ворот белой рубашки ни в какую не желал застегиваться – то ли рубашка села, то ли шея у Юрия сильно раздалась с тех пор, как он надевал эту рубашку в последний раз.

– Наел себе морду, бык здоровенный, – проворчал он, возясь с неподатливой пуговицей.

Пуговица с треском отскочила и запрыгала по полу, норовя закатиться под массивный дубовый шкаф. Юрий предполагал, что у мамы где-то должен храниться запас пуговиц, но вот где находится это “где-то”, не мог даже предположить. Мама терпеть не могла, когда рылись в ее вещах, а Юрий в последние месяцы старательно делал вид, что в его жизни ничего не изменилось. Мама могла просто выйти за хлебом или уехать в санаторий.., она ведь так мечтала напоследок еще разок побывать в Крыму! Это был самообман, но Юрий решил предоставить событиям идти своим чередом. Его личные дела никого не касались, а ему было легче так, а не иначе, и именно поэтому мамины ящики и коробки с рукодельем стояли нетронутыми.

Юрий ловко выбросил вперед правую ногу и припечатал строптивую пуговицу подошвой. Он нагнулся, чтобы поднять ее, – возможно, чуть-чуть резче, чем следовало бы, – и рубашка с тихим треском разъехалась под мышкой. Юрий подошел к зеркалу и задумчиво осмотрел полученные повреждения, высоко задрав локоть.

– Н-да, – сказал он. – Светского льва из меня не получится. Ладно, ничего не попишешь. Мне все равно нужна была тряпка.

Он снял порванную рубашку и, заглянув в шкаф, принялся рыться в нем, задумчиво насвистывая сквозь зубы какой-то заунывный мотивчик. Надеть было решительно нечего. Можно было, конечно, ограничиться джинсами и свитером, но когда тебе тридцать пять, вряд ли стоит начинать знакомство с хозяйкой приличного дома, заявившись на званый ужин одетым, как сантехник при исполнении служебных обязанностей. А у Цыбы, судя по его машине и замашкам, теперь был очень и очень приличный дом. Полностью соответствовать, конечно, не удастся, но надо хотя бы постараться.

В конце концов ему пришлось надеть рубашку от парадной формы. “Черт с ней, – подумал Юрий, с неудовольствием разглядывая в зеркале накладные карманы и специальные петли для погон на плечах. – Не буду снимать пиджак. Не на пляже как-никак, так что нечего раздеваться”.

С пиджаком тоже возникли проблемы: он оказался узок в плечах, и застегнуть его можно было только сильно ссутулившись. Держать пиджак нараспашку тоже было нельзя – тогда становилась видна форменная рубашка. Юрий испытал острое желание послать все к черту и завалиться спать, но взял себя в руки. В конце концов, разве не на этот случай к костюму прилагалась жилетка? Правда, жилеток он терпеть не мог, но в данном случае выбирать не приходилось.