— Ты что-нибудь понимаешь?

— Его что, наша баба, Ершова, замочила?

— Идиоты, уходим, — прошипел Багиров-младший, бросаясь вниз по лестнице.

Но было уже поздно. Во дворе взвыла милицейская сирена. Братья Багировы побежали назад, в подъезд. На троих мужчин приходился один пистолет, они-то собирались воевать с безоружной женщиной, а не с шестью милиционерами. Старший из братьев с пистолетом наизготовку стал у двери.

— Выбрось его в подвал, спрячь, — крикнул младший из братьев.

Но он опоздал со своим советом и на этот раз. Милиция ворвалась в дверь.

— Мы только к другу зашли, испугались.., там убитый, — попытался выкрутиться младший из братьев, но, посмотрев на пистолет в руках брата, замолчал.

— Брось оружие, всем на пол. Обыщите их. А вы трое — наверх.

При Багировых обнаружили документы Ершовой, запасную обойму, пачку фальшивых долларов и записанные на спичечном коробке телефоны приемной Малютина.

— Наверху убитый участковый, — доложил офицеру сержант. — В квартире никого.

— Смотрите, чтобы тут не наследили, а я свяжусь с Барышевым. Наверное, он был прав, это не азербы Малютина убили, а чеченцы.

— Сколько с меня? — истерично выкрикнула Катя Ершова, когда такси остановилось возле приземистого здания с неброской надписью «Международный переговорный пункт».

— Мне лишнего не надо, по счетчику платите.

— Я, честно говоря, сейчас в таком состоянии, что не могу прочесть цифр, но этого, наверное, хватит, — Катя вытащила крупную банкноту и протянула таксисту.

— Эй, погодите! — водитель решил, что лучше рассчитаться с пассажиркой точно по счетчику, чтобы потом не было никаких претензий. Он положил ей в ладонь бумажки и несколько монет.

Катя торопливо бросила их в сумку, даже не удосужившись достать кошелек.

— Все хорошо? — спросил таксист.

Наконец, до Ершовой дошло, каких слов от нее ждут.

— Извините за то, что произошло на улице. Я совсем отчаялась остановить машину. Я не хотела причинять вам неудобства.

— Следующий раз будьте осмотрительнее.

Катя рванула на себя крючок ручки, тот отломался. Она недоуменно повертела в руках металлическую детальку:

— Ну вот, я и машину вам сломала.

— Это когда-нибудь должно было произойти, — хмыкнул шофер, забирая у нее отломанную ручку. — Нервная вы какая-то. — Таксист вышел и открыл дверцу снаружи.

— Спасибо, — бросила ему Катя и заспешила к переговорному пункту.

Она спинным мозгом ощущала, что оторвалась от погони. Надолго ли — этого знать ей было не дано, но время следовало использовать, Она вошла в кабинку. Денег у нее оставалось не так уж много, в лучшем случае прожить дня четыре, и то если не снимать гостиницу, а есть в дешевых кафе. Обращаться к кому-нибудь в Питере за тем, чтобы одолжить денег, было страшно.

Катина рука после того, как она набрала код Москвы, замерла. Звонить Варламу ей не хотелось. Если бы не несчастья последних дней, черта бы с два она это сделала, они еще не помирились. Но человека, лучше и ближе знавшего ее, чем Варлам, в мире не существовало.

Скрежетнув зубами. Катя все-таки набрала его номер.

Прозвучал вкрадчивый женский голос — Агентство Варлама Кириллова.

И тут же Ершовой представилась длинноногая дура на другом конце провода, которыми так любил окружать себя Варлам. Все они были для Кати на одно лицо — блондинки, брюнетки, шатенки. И пусть их глаза разнились цветом, но выражение глаз оставалось одним и тем же. «Дуры набитые!»

— Мне Кириллова надо.

— А кто его спрашивает? — поинтересовалась секретарша.

— Его спрашивает Ершова.

— Он занят.

— Я могу повторить: его спрашивает Ершова, — Катя произнесла это таким тоном, что спорить было бесполезно, оставалось или позвать Кириллова, или повесить трубку.

Девушка трубку повесить все-таки не решилась, хотя, кто такая Ершова, она забыла.

— Варлам, — проворковала она, — тебя тут спрашивает…

— Кто? — донесся до Кати далекий голос Варлама.

Кате захотелось закричать в трубку так, чтобы Варлам сам услышал ее: «Да оттолкни ты эту дуру от телефона и поговорим, мне срочно надо тебе сказать…»

Наконец в наушнике послышалось покашливание, Варлам обычно так начинал разговор, прочищая горло.

— Это я.

Варлам тут же оживился:

— Ба, Катя, здорово! Ты откуда? Что с тобой?

— Неважно откуда, у меня проблемы возникли.

Варлам засмеялся:

— Такого, Катя, я еще не припомню.

— А что?

— Тебя все ищут. И не только друзья. Милиция, тобой интересовалась, из ФСБ приходили, чеченцы о тебе справлялись. Популярной становишься.

— Варлам, ты серьезно?

Кириллов по голосу Кати почувствовал, что ей сейчас не до шуток, и волнение ее не поддельно.

— Точно, тобой милиция интересовалась и ФСБ, я-то думал, премию вручить хотят. Милиция почему-то питерская. Ты из Питера звонишь?

— Нет, — вырвалось у Кати. Ей захотелось тут же повесить трубку, но она боялась остаться совсем одна.

— Ты когда приедешь? Работы непочатый край.

— Помоги мне, Варлам.

— Если деньгами, то могу, а на остальное у меня нет времени.

— Ты приехать сейчас ко мне можешь?

— Ты даже не сказала, где находишься.

— В Питере я! В Питере! Приезжай скорее! Бросай все к черту, езжай в аэропорт, на вокзал, садись в машину… Ты что, телевизор не смотришь, я во все питерское дерьмо, какое только можно, вляпалась.

— Не смотрю… Катя, так не получится, — спокойно ответил ей Варлам, — бизнес есть бизнес, и у меня дел выше крыши. Ты сама останешься без заказов, если я все брошу.

— Дурак! — сказала Катя и повесила трубку. Ей сделалось обидно до слез, хотя она понимала, Варлам прав, нельзя ради чувств, какими бы распрекрасными они ни были, бросать работу, дело, в котором занято около полусотни человек. Ведь всем им Варлам пообещал заработок, известность и не может теперь распоряжаться собой по собственному усмотрению.

"Но он дурак, дурак набитый, — повторила Катя, убеждая себя в этом. — Мне тут голову чуть не прострелили, а он… Но он об этом не знает. Может, и слава богу?

Значит, все верно, — подумала Катя, — и человек с серыми бесцветными глазами, убивший Малютина, не бандит, а сотрудник ФСБ. Это руками ФСБ убран представитель президента. Поэтому, Катя, — сказала себе Ершова, — тебе крышка. Нет, не тебе, а мне, — грустно улыбнулась она, — нечего говорить о себе в третьем лице, потому как голова у тебя одна и жизнь — тоже".