– Я думал, тебя убили... – кисло сказал Березович из Магриба, спрятав свои тощие ноги под одеялом. – Вот сволочи! Ведь клялись, что утопили тебя, обезглавленного, в озере.

– Да ладно тебе, сочтемся, – сказал Аладдин, дернув шнурок звонка. – Как тебе моя Будур?

Березович из Магриба не успел ответить – в спальню ворвались стражники. Через полчаса он был по самый подбородок вкопан в землю в одном из внутренних двориков дворца.

Поздним вечером к нему пришел Аладдин. Он накрыл голову шейха большой медной воронкой, соблюдая всяческую осторожность, кинул щепотку Влас Медеи в ее горлышко и тут же накрыл его серебряным кувшином. Не прошло и нескольких секунд, как кувшин мелко задрожал, становясь горячим. Тут к Аладдину вышла мать. Она принесла воска, и скоро душа Худосокова был запечатана.

Понятно, одним воском дело не обошлось. Утром Аладдин пошел к серебряных дел мастеру, и тот надежно запаял горлышко кувшина. Затем мать и сын погрузились в лодку, выгребли на середину Тигра и бросили кувшин в воду. На пути назад, Аладдин сказал матери:

– Что-то легко все получилось. Как в сказке или во сне...

Оставшуюся часть жизни Аладдин прожил, как в сказке. Интернациональный гарем, негритенок с опахалом, несколько внимательных виночерпиев и павлины вокруг. Что еще человеку надо? А серебряный кувшин с течением времени вынесло в море (душа – вещь легкая, не дала ему лечь на дно). А в море, где-то в районе Мадагаскара его проглотила большая белая рыбина. Большую белую рыбину поймали у мыса Доброй Надежды испанские моряки. Найдя кувшин в желудке рыбины, один из моряков хотел вскрыть его, но капитан реквизировал находку и понес показывать корабельному священнику. Корабельный священник умолил капитана не вскрывать кувшина.

– Видит Бог, в нем нечистая сила! – сказал он. – Выбрось его в море.

Но капитан не сделал этого. Он бросил кувшин в ящик с утварью, купленной им для перепродажи в Испании.

Пьер Легран и Хименес

А моя душа восполнила душу Пьера Леграна, долговязого девятнадцатилетнего нормандца из французского города Дьепа. Тогда мне, естественно, не было известно, что Баламут, так же, как и я угодил в 1649 год. И хорошо, что не знал, а то бы не занимался делом, а костерил приятеля всю свою оставшуюся жизнь. Так вот, после того, как Пьер Легран окончательно свыкся со мной, я взял командование на себя и сел в ближайшей портовой таверне думать.

Таверна называлась "Мертвая голова и сундук". В основном ее посещали вышедшие в тираж пираты и прочие моряки. Синие кафтаны, безобразные шрамы на загоревших навсегда лицах, просмоленные косички, костыли и деревянные ноги мелькали здесь повсюду. То с одного стола, то с другого слышались слова "Ямайка", "Тортуга", "Наветренный пролив", здесь рассказывали о подвигах Дрейка, Рейли, Вильяма Джексона, Пита Хейна и других великих корсаров. После третьего стаканчика рома меня, наконец, осенило, где искать Худосокова. Где мог ошиваться злодей в эти годы, когда морским разбоем занимались все? От последнего мошенника до сиятельнейшего короля? Конечно же, в столице мирового пиратства – на острове Тортуга!

И на следующий же день я завербовался помощником кока на шхуну, направлявшуюся в Порт-Ройял, столицу Ямайки. "Порт-Ройял, так Порт-Ройял, – подумал я, поднимаясь на борт. – Начну с него!"

В Порт-Ройяле я прожил два года – С 1650 по 1651 год. Для поиска Худосокова не надо было становиться пиратом, и я занялся коммерцией, а попросту перепродажей пиратской добычи. Конкурентов у меня было много – весь город занимался этим – и дела шли так себе. Худосоков не прорисовывался, и в самом начале 1652 года я перебрался на Тортугу. Практически все жители этого славного острова пробавлялись пиратством, и мне ничего не оставалось делать, как засучить рукава и заняться тем же. Давным-давно, еще в детстве, я мечтал стать моряком и с особым удовольствием читал книги Стивенсона, Сабатини, Александра Грина и других "морских" писателей. Однажды, в седьмом, кажется классе, мне попалась книга об истории пиратства в Карибском море, и я зачитал ее до дыр. Мне-Леграну полученные тогда знания пригодились – я знал, в какую пиратскую экспедицию записываться, а в какую – нет. К 1664 году я всюду был известен как везунчик и рубаха-парень. Все знали меня, я знал всех, всех кроме Худосокова. Я уже подумывал перебраться в Европу, чтобы продолжить поиски там, но все обернулось иначе.

В начале 1665 года я за бесценок, смешно сказать – пятнадцать песо, купил у обнищавшего юнги раненого испанского штурмана с намерением вылечить его и затем перепродать подороже как опытного специалиста (здоровый он стоил бы сотню, а то и полторы). Штурмана звали Хосе Мария Гарсия Хименес, и ранен он был в грудь осколком разорвавшейся в бою кулеверины. Мне удалось вылечить его (медицинские знания ХХ века пригодились), и Хименес стал моим другом. Со временем я передумал его подавать – на Тортуге можно было встретить кого угодно, но не интеллигентного человека, с которым можно было поговорить об искусствах и добродетели. На него, конечно, находились покупатели, но я всем отказывал – говорил, что мне самому нужен штурман, потому как собираюсь купить корабль и стать его капитаном.

Последнее было чистой правдой – я давно присмотрел бригантину, но не хватало нескольких сотен песо. Их я собирался получить, перепродав кое-что из добычи последней пиратской экспедиции. Сам я в ней не участвовал, но денежный взнос на ее организацию сделал. При разделе приза мне на двоих с Луисом Аллигатором (мой компаньон с несносным характером, к тому же давно завидовавший моей удачливости) достался ящик с серебряной посудой. Мы принесли его ко мне домой и вскрыли. Когда я взглянул внутрь и увидел простой серебряный кувшин с аккуратно запаянным горлышком, у меня бешено заколотилось сердце. Клянусь всеми девками Тортуги, я тотчас понял, что в этом сосуде заключено не что иное, как препоганая душа Худосокова!

Луис Аллигатор подметил мою реакцию, но вида не подал. Когда поделить оставалось лишь этот кувшин и дорогой, прекрасной работы инкрустированный золотом и жемчугами подсвечник, он сказал, что, ввиду превеликого уважения к моей персоне, он уступает мне сей осветительный прибор. Я ответил, что справедливость требует, чтоб он достался моему досточтимому компаньону, на что Луис просто-напросто схватил кувшин со стола и сунул его в свой холщовый мешок. Я, потеряв самообладание, накинулся на него с кулаками. Завязалась драка, Хименес попытался нас разнять, но Луис Аллигатор ударил беднягу кувшином по голове, и тот упал, как подкошенный.

И не взглянув на жертву, разъяренный Луис, потрясая кувшином, двинулся ко мне. Он бы убил меня, детина он будь здоров. Однако на Тортуге за убийство добропорядочного сеньора, коим я, несомненно, являлся, полагалась виселица, и Луис предпочел разрядить свой гнев, хватив кувшином по тяжелому дубовому столу – на нем мы делили добычу. От удара кувшин треснул, из него, к нашему всеобщему изумлению выплыло искрящееся голубоватое облачко. Мы, раскрыв рты и широко распахнув глаза, уставились на диво. Оно неспешно приблизилось к Хименесу и… скрылось в зияющей в его лбу ране! Тут же все тело штурмана задрожало, он поднял голову, посмотрел на меня глазами – о, Боже! – Худосокова, вскочил на ноги и, опрокинув на нас с Луисом стол, вихрем вылетел из комнаты.

На следующий день я узнал от местных рыбаков (да, да, – на Антилах в те времена попадались и честные труженики моря), что Хименес прошлой ночью покинул Тортугу на парусной шлюпке хромоногого Джонсона. Еще через день я купил свою бригантину, собрал команду из лучших моряков Тортуги (двадцать восемь отъявленных головорезов с прекрасной репутацией) и немедленно вышел в море, якобы для того, чтобы захватить на поживу какое-нибудь испанское судно. Наверное, я был не прав, отправившись на поиски Хименеса в спешке, надо было лучше подготовится, закупить больше продуктов – солонины, фруктов, муки, живого скота... Но ждать я не мог. Что-то говорило мне, что действовать надо немедленно, пока дух Худосокова еще витает над Испанским морем[3].