— Эге, — усмехаясь в усы, тихонько пробормотал Комбат, — а вот это уже называется моральным разложением. Это мы будем пресекать.

Он подумал, не наведаться ли ему к Подберезскому, но отправляться туда без предварительного звонка не отважился: на горизонте у Андрея в последнее время замаячила девушка, определенно имевшая на него виды. Звали ее не то Аней, не то Таней. Комбат никак не мог запомнить имени по той простой причине, что не слишком ее жаловал. Чувство это было взаимным, но Борис Иванович не слишком переживал по этому поводу: в конце концов, жить с ней собирался не он.

Правда, сложившееся положение создавало некоторые неудобства, однако Комбат был далек от того, чтобы предъявлять Подберезскому претензии: это была его жизнь, и молодой парень вовсе не был обязан жить бобылем только потому, что его невеста не понравилась бывшему командиру.

Он прошел мимо пруда, в котором с деловым видом плавали утки, явно не собиравшиеся ни в какие теплые края: им было неплохо и здесь. В глубине аллей уже начали вполнакала светить редкие фонари, превращавшие нависавшую над ними желтую листву в золотые, подсвеченные изнутри ажурные шары. Притихший парк был красив особенной вечерней красотой, и Борис Иванович в который уже раз подумал о том, как много он упустил в своей жизни и как мало было в ней таких спокойных, тихих вечеров.

Домой он отправился пешком. Торопиться было некуда, да и брести по вечерним улицам все-таки веселее, чем сычом сидеть в пустой квартире. На глаза попался заставленный пестрыми сине-белыми зонтиками ярко освещенный пятачок перед распахнутой настежь дверью бара. Почему бы и нет, решил Комбат, и вошел в бар.

Протиснувшись к стойке, он взял коньяка, выпил рюмку единым духом и, расплатившись, поспешно выбрался на улицу: в тесном помещении было не продохнуть от табачного дыма и алкогольных испарений, с которыми не справлялся даже мощный кондиционер.

За столиками на улице свободных мест не оказалось — вечер был в разгаре. Комбат пожал плечами и неторопливо двинулся дальше. Проводить время в компании незнакомых людей ему почему-то расхотелось. Опять пойдут разговоры о деньгах, новых машинах, о том, кто кого кинул и кто с кем переспал, и спасения от них нет. «О, времена, о, нравы!» — мог бы воскликнуть Борис Иванович, но не стал. Времена всегда таковы, каковы они есть, и нравы тоже, и, если ты не вписался в плавное течение жизни, цепляясь за все подряд, как суковатая коряга, в этом винить некого, кроме себя.

Размышляя подобным образом, он свернул за угол и оказался в плохо освещенном переулке, только теперь сообразив, что, задумавшись, свернул раньше времени. Особенной беды в этом не было, просто эту дорогу Рублев не очень любил: через пару кварталов переулок превращался в совершенно неосвещенное ущелье между двумя бетонными заборами. На опасности, которые могли подстерегать неосторожного путника в этой темной щели, Комбату было наплевать, да и не должно быть там никаких опасностей, поскольку этой дорогой почти никто не ходил. Просто место это всегда навевало на Бориса Ивановича тоску, серую, как бетонные стены по обе стороны. «Ну не возвращаться же теперь», — подумал он и двинулся дальше.

Впереди обозначился стоявший у обочины микроавтобус.

Капот его был поднят, и под ним с приглушенными ругательствами возился водитель, подсвечивая себе спичками. До ближайшего фонаря было метров двадцать, а на улице уже основательно стемнело. «Вот бедолага», — подумал Рублев и ускорил шаг.

— Какие проблемы, друг? — спросил он, подходя и через плечо водителя заглядывая под капот.

Водитель вздрогнул от неожиданности и повернулся.

— Никаких проблем, — почему-то шепотом ответил он.

— Да ладно тебе, — добродушно сказал Рублев, преисполненный желания помочь ближнему в беде. — Давай помогу. Ковыряешься тут, как курица в навозе...

— Спасибо, я справлюсь, — все так же тихо сказал водитель. На лице его отразилась сильнейшая неприязнь, которая очень не понравилась Комбату.

— Как хочешь, — сказал он. — Я просто хотел помочь. Посветить, например...

— Слушай, мужик, — прошипел водитель, упираясь в грудь Бориса Ивановича рукой и отталкивая его от машины, — перестань орать и иди отсюда.., пока я тебе не засветил.

Говоря, он продолжал толкать Комбата в грудь, оттесняя от машины и почему-то все время косясь на окна соседнего дома.

— Да успокойся ты, блаженный, — тоже начиная раздражаться, громко сказал Рублев. — Руки убери, а то как бы чего не вышло.

— Да тише ты, козел, — яростно прошипел водитель. — Быстро вали отсюда. Ты знаешь, с кем разговариваешь?

— Да мне плевать, — нарочно еще больше повышая голос, ответил Рублев. Раздражение, подспудно копившееся на протяжении многих дней, вдруг подкатило к горлу тугим комком и ударило в голову. Он понимал, что не прав и явно лезет не в свое дело, но, черт возьми, он ведь просто хотел помочь! И потом, чем это занимается здесь водитель фургона, раз ему мешает шум? — Не знаю, кто ты, и знать не хочу! Квартирки чистим, а?

В последний момент он успел заметить, как водитель стрельнул глазами куда-то мимо его плеча, и резко отскочил в сторону, наугад нанося удар согнутой рукой. Его локоть врезался во что-то мягкое и податливое, за спиной зашипели от боли, и под ноги Комбату, тускло блеснув в свете далекого фонаря, свалился одноразовый шприц. Вид этой безобидной на первый взгляд штуковины привел Рублева в неистовство: он еще не забыл, как его подсадили на иглу, и до сих пор время от времени ощущал последствия того достопамятного происшествия. Коротко взревев, он одним ударом пудового кулака завалил подкравшегося сзади человека, который все еще качался у него за спиной, держась обеими руками за живот.

Тыл очистился, но вот водитель явно не собирался покидать поле боя: отскочив в сторону, он сунул правую руку за отворот своей джинсовой куртки. В Бориса Ивановича стреляли столько раз, что испытывать это пакостное ощущение снова он не хотел даже из любопытства. Швырнув в водителя куртку, которую все еще держал в левой руке, Комбат прыгнул вперед. Водитель отмахнулся от куртки свободной рукой, но Рублев уже был рядом с ним и нанес два сокрушительных удара: по корпусу и в голову. Он почувствовал, как под его кулаком коротко хрустнули ребра, а в следующий миг водитель с грохотом врезался своей дурной головой в жестяной борт фургона.