Он расхаживал с нею по квартире, которая занимала целый этаж, и бубнил себе под нос:

— Ефим Лебединский… Ефим Лебединский, — он произносил слова так, будто в них таился скрытый смысл, и вот сейчас, произнеси он еще раз имя и фамилию, Ефим Лебединский материализуется и появится здесь, на шведском паркете, маленький, темноглазый, с хитрющей улыбкой на еврейских губах. — Я тебя проведаю, Ефим, ты от меня никуда не уйдешь. Чудес, конечно же, не бывает, но вдруг у тебя есть еще что-нибудь или, может быть, ведь так бывает, ты спер этот холст у своих знакомых, нашел его где-нибудь.

И тут звонко ударили часы, модерновые, красивые, с прозрачным механизмом. Олег Петрович взглянул на свои часы на запястье правой руки.

«Меня сегодня ждет женщина, — его лицо стало строгим, губы сжались, между бровями залегла глубокая морщина. — Я должен быть красив, я должен быть очарователен, обходителен, вежлив и так далее, и тому подобное. Что ж, я постараюсь ее не разочаровать. Она мне нужна, но совсем недолго, все свои дела я могу уладить и без нее, вполне могу.»

Он вынул из ящика письменного стола короткий алюминиевый цилиндрик, хранившийся в запертой на ключик шкатулке. Потряс его. Глухим стуком отозвались таблетки. Сердце забилось чаще.

Чернявский сдал квартиру на сигнализацию. Портье, который сидел внизу, немолодой мужчина, отставной полковник бронетанковых войск, поднялся со своего места, когда Чернявский спускался по лестнице.

— Вы надолго, Олег Петрович?

Подполковник был лет на десять старше Чернявского, но выглядел старше его на все тридцать.

— Как карта ляжет, — небрежно бросил Олег Петрович, покидая подъезд.

Его джип стоял на площадке во дворе дома. Площадка тоже охранялась, в будочке сидел крепко сбитый парень в солнцезащитных очках. Он улыбнулся Чернявскому. В доме было двадцать две квартиры, и в каждой жили очень состоятельные семьи, кто-то был банкиром, кто-то предпринимателем. А вот Чернявский для портье и охранника стоянки был абсолютно непонятен: вроде как с художниками водится, какую-то галерею имеет. Политики к нему известные часто наведываются, бизнесмены. Машина у Чернявского — одна из самых крутых на стоянке, да и у супруги тачка замечательная, и «мерседес» представительский у Чернявского имелся.

«Не бизнесмен, не политик, какими-то выставками занимается, а такие деньги гребет!» — подумал охранник стоянки, поднимая полосатый шлагбаум.

Он увидел за тонированным стеклом профиль Олега Петровича с сигаретой в зубах. Охранник завидовал, но понимал, что подобная жизнь ему просто-напросто недоступна и непонятна. Откуда Чернявский берет деньги? Ведь ничего не производит — ни машин, ни станков, не гоняет эшелоны с нефтью, не продает металл. Какие-то там картинки, рисунки, неужели это может стоить так дорого? Охранник закурил и включил погромче музыку.

Софья тем временем готовилась к встрече с боссом. Выглядела она на пять с плюсом. Стол в гостиной уже был накрыт. Вино, коньяк, виски — все было готово. Комнату наполняла негромкая музыка — этакая симфоническая попса. Софья прекрасно знала вкус своего хозяина: серьезная музыка не для него, а вот смесь симфонии с попсой — то самое. И ей самой иногда нравилась музыка, которая не напрягает, которая не заставляет думать, а лишь звучит фоном, смягчая голоса, делая их более тихими, а разговор более задушевным.

Звонок тренькнул коротко, всего лишь один раз, словно тот, кто стоял за дверью, небрежно тронул кнопку. Цокая каблуками по паркету, женщина заспешила к входной двери. Она не стала спрашивать: «Кто там?».

Открыла дверь, сделала шаг в сторону.

— Это вы…

Олег Петрович Чернявский с букетом цветов стоял за дверью, мило улыбаясь.

— Ну, привет, — произнес он, подавая букет и целуя Софье руку, пахнущую духами. — Даже голова закружилась, — сказал Чернявский, быстро оглядываясь по сторонам.

— Проходите, Олег Петрович.

— Давай договоримся: с этого момента не Олег Петрович, а просто Олег.

— Хорошо, — согласилась женщина. — Проходи, Олег. Усаживайся. Какие красивые цветы! Спасибо.

— Не смог придумать ничего лучшего как прийти с букетом.

— И правильно сделал.

Чернявский прислушивался к музыке, садясь на мягкий диван.

— О, какие рисунки!

Он, не вставая с дивана, закинув ногу за ногу, рассматривал рисунки на противоположной стене.

— Они мне очень нравятся, — сказала Софья, ставя букет в вазу.

— Нравятся, нравятся… — ответил Чернявский.

И вдруг резко, как отскакивает мяч от пола, сорвался со своего места. Подошел к стене и пристально принялся всматриваться в подписи.

— Подарил он тебе их сам?

— Да. Я написала о нем несколько статей, когда готовилась выставка.

— Мне не очень нравится Шемякин, — сказал Олег Петрович. — Я пробовал им заниматься, но в самом начале. Человек он несговорчивый, хотя художник… Да ладно, что мы о нем говорим. Софья, присядь.

— Я понимаю, Олег, ты за рулем.

— Ну и что из того? Могу и выпить немного, я не спешу.

— Водка, коньяк, виски, вино?

— Что ты посоветуешь? Сама-то что пить будешь?

— Я — вино, белое, под рыбу.

— А я выпью виски, только, пожалуйста, без чудес, если ты не возражаешь.

— Что значит «без чудес»?

— Безо льда. Просто так, чистый напиток.

Олег Петрович взял бутылку с вином, наполнил бокал, затем налил себе виски в широкий тяжелый стакан.

— За тебя, Софья!

— Хорошо, — ответила женщина.

Она пила аккуратно, чтобы не испортить помаду, чтобы не разрушить контур губ, ведь она долго и старательно их рисовала. Губы ей удались. Они получились довольно эротичными, манящими и многообещающими. И это не ускользнуло от Олега Петровича.

— Ты выглядишь, Софья, чудесно, Как это я раньше не замечал, что ты так красива?

— Некогда, наверное, было. Да и работа — не то место, где мужчина любуется женщиной.

— Да уж, — согласился Чернявский. — Что-то работы в последнее время навалилось выше крыши, даже голова к вечеру начинает гудеть.

— Но, судя по всему, дела идут неплохо?

— Как сказать, — пожал плечами владелец галереи. — В общем, к Новому году будет ясно…

— Олег, — многозначительно взглянув на мужчину, произнесла Софья, — а чей был Шагал?

Чернявский насторожился и ответил не сразу. Сделав глоток виски, поморщился:

— Чей он был? Ты не знаешь этого человека. Это не мой клиент. Вообще, лучше о ней забудь. Ты ее не видела…

— Олег, он собирается продать эту картину?

— Я его уговариваю продать, естественно не мне. Откуда у меня могут быть такие деньги? Мы с тобой выступим посредниками и снимем свои проценты, если, конечно, сделка будет удачной.

— Сколько он хочет за этот маленький шедевр?

— Он думает, — глядя в глаза Софьи, солгал Чернявский. — Он еще целую неделю будет думать и лишь после этого скажет.

— А если бы у тебя было столько денег, ты бы купил Шагала?

— Да, наверное. Но это ж какие деньги надо иметь, чтобы покупать такие картины! Я полагаю, даже Эрмитаж или Пушкинский музей купить ее не в состоянии.

— Это точно, их дела я знаю. Верхний предел для них — миллион долларов, да и то, если подключатся спонсоры.

Олег Петрович согласно кивал. Мужчина, отставив стакан, взял женщину за руку, за запястье — там, где билась ниточка пульса.

— Скажи, пожалуйста, если, конечно, не сочтешь мой вопрос бестактным и нахальным.

— Да, я слушаю, — Софья подалась вперед, руку не вырвала, лишь посмотрела на пальцы мужчины.

— Почему это ты, такая хорошая, красивая, умная… Нет, я неправильно формулирую, вначале надо говорить красивая, затем умная, а уж потом — хорошая, и одна?

Пухлые губы женщины шевельнулись, она изобразила чуть виноватую улыбку, а затем расхохоталась, показывая белые, крепкие зубы.

— Так получилось, так нравится. И возможно, это к лучшему, — затем она сделала глоток вина и накрыла руку Олега Петровича теплой ладонью. — Мне почему-то не везет на умных мужчин. Все с претензиями, чего-то от меня хотят, а чего — сказать не могут. Три замужества, и все неудачные. Один был слишком талантлив и обеспечен, он сейчас живет в Нью-Йорке, довольно известная личность, театральный художник, на Бродвее спектакли оформляет. Второй тоже был художник, мы расстались, причем с ужасными скандалами и истериками с его и моей стороны. Потом мы пытались несколько раз наладить наши отношения, но слишком все уже было запущено.