В ущелье коротко громыхнуло, и все еще продолжавший истерично строчить ручной пулемет замолчал. Аль-Фаттах услышал, как постукивают, падая из поднебесья подброшенные последним взрывом мелкие камешки, и наступила тишина, после грохота и воя казавшаяся просто оглушительной.

Рука, в которой он сжимал гранату, совсем затекла, потеряв всякую чувствительность. Аль-Фаттах подумал, что, если так пойдет и дальше, людям Судьи не придется его искать. Все, что им останется, это стоять и смотреть, как из норы в склоне вылетают клубы дыма пополам с тем, что было когда-то воином Аллаха Али Аль-Фаттахом. Уже сейчас он не мог с уверенностью сказать, достаточно ли сильно его пальцы прижимают рычаг запала к ребристому корпусу гранаты. Суставы пальцев побелели от напряжения, но это ровным счетом ни о чем не говорило. Стоит, хватке немного ослабнуть, и ничто на свете не сможет предотвратить взрыв, который последует ровно через четыре секунды после того, как воспламенится запал.

Аль-Фаттах осторожно и бесшумно положил автомат на колени и принялся по миллиметру просовывать пальцы левой руки между ладонью правой и корпусом гранаты. Это оказалось неожиданно трудно – правая рука окостенела, словно принадлежала покойнику, и ни в какую не желала разжиматься. Арабу пришлось помочь себе зубами, и наконец граната оказалась зажата в левой руке, в то время как освободившаяся правая мягко упала на колени, как посторонний неживой предмет.

Он принялся шевелить пальцами. Поначалу пальцы никак не реагировали на его усилия, но вот их кончики вздрогнули, и по ним пробежала колючая волна восстановившегося кровообращения. Аль-Фаттах засунул в рот конец своей бороды и изо всех сил стиснул его зубами, чтобы не застонать. Облегчение было так велико, что оргазм не шел с ним ни в какое сравнение. Араб вознес к небу безмолвную благодарственную молитву, несколько раз сжал и разжал правую ладонь и осторожно поднял автомат, чутко прислушиваясь к тому, что происходило снаружи.

По ущелью, постукивая камнями и переговариваясь, ходили люди. Время от времени раздавался щелчок контрольного выстрела, а один раз Аль-Фаттах услышал крик, оборвавшийся после того, как кто-то спустил курок, добив раненого.

– Посмотри, Ваха, – услышал араб, – патроны. Целый цинк!

– Судья будет доволен, – ответил другой голос. – Жалко, что тот индус с гранатами взорвался. Гранат у нас осталось совсем мало.

– Есть гранаты! – донеслось откуда-то издалека.

– Шакалы, – одними губами прошептал Аль-Фаттах. В нем мутной волной начала подниматься неконтролируемая ярость, застилая глаза черной непрозрачной пеленой. Араб словно наяву видел, как выскакивает из своего убежища и для начала швыряет опостылевшую гранату в первую же шакалью морду, которая повернется к нему с выражением свинского ужаса. Швыряет, приседает, чтобы пропустить над головой смертоносный шквал осколков, и начинает от бедра палить из автомата, срезая одного за другим, одного за другим…

С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. Эти свиньи поплатятся за то, что они сделали, и тот, кто имеет наглость называть себя Судьей, не избежит общей участи, но для этого ему нужно было выжить. Сначала он думал о том, как расскажет о гибели своего отряда Хаттабу, но потом понял, что Хаттабу сейчас не до сведения счетов. При мысли об этом Аль-Фаттах улыбнулся в бороду, обнажив острые, как у собаки, желтоватые клыки. Аллах с ним, с Хаттабом. Если священной мести суждено свершиться, то лучшего орудия для нее, чем Али Аль-Фаттах, не найдешь в целом свете. Ему случалось проникать на территорию израильских военных баз и уходить оттуда целым и невредимым, оставляя позади ревущее пламя и распластанные на горячем бетоне трупы, так неужели он не справится с местным придурком, возомнившим о себе лишнее?

Когда в ущелье стало тихо, Аль-Фаттах выждал еще полчаса, время от времени перекладывая гранату из одной руки в другую, и, только убедившись, что враги ушли, осторожно выбрался наружу. Первым делом он отыскал чеку от своей “лимонки”, все еще валявшуюся там, где он ее бросил, кое-как вставил на место и разогнул негнущимися, замерзшими пальцами неподатливые металлические усики. Засунув гранату в карман, он встал лицом к большому камню и долго мочился, постанывая от наслаждения и глядя в запрокинутое черное лицо одного из эфиопов, который лежал рядом с камнем. Цинк с патронами с него сняли, так же как все оружие и даже золотую цепочку, которую он носил на шее. Карманы мертвеца были вывернуты наизнанку, а большие темные ступни с более светлыми подошвами и посиневшими от холода ногтями красноречиво свидетельствовали о том, что обувь эфиопа пришлась как раз впору кому-то из победителей.

С неба опять начал сеяться нудный серый дождик. Аль-Фаттах не торопясь застегнул брюки, поглубже надвинул кепи, поставил торчком меховой воротник своей стеганой камуфляжной куртки и забросил на плечо ремень автомата. Он закурил длинную тонкую сигарету с золотым ободком, держа ее огоньком в ладонь, и двинулся в ту сторону, куда полчаса назад ушли люди Судьи.

Аль-Фаттах был спокоен и деловит, как ледник, начинающий свой неторопливый спуск по склону горы вниз, в долину, где дремлют ничего не подозревающие людские поселки.

Глава 12

Жена подала ему кофе в большой, похожей на цветок тюльпана фарфоровой чашке, и он вышел на террасу, которая опоясывала дом, держа чашку в руке и с удовольствием вдыхая исходивший от нее ароматный пар. Сегодня это была его первая чашка кофе, и Судья предвкушал наслаждение, с которым сделает самый первый глоток.

Сегодня он проснулся поздно – пожалуй, даже позднее, чем обычно. В делах наметился временный застой, и Судья отсыпался за все те недели и месяцы, когда он спал по полтора-два часа в сутки и мотался по горам на переднем сиденье тряской “нивы” в обнимку с автоматом.

Что касалось бизнеса, то Судья не особенно переживал по поводу случившегося сбоя в работе. Он твердо знал, что, когда Аллах в своей бесконечной милости создавал время, он сделал его предостаточно. То же самое можно было сказать о русских: их было столько, что смерть одного или двоих никак не могла всерьез повлиять на ситуацию. Правда, на днях погиб не один русский, и даже не двое, а целых четверо, а вместе с ними Аллах забрал к себе и Аслана, что полностью перекрыло основной канал, по которому Судья отправлял свою продукцию потребителю, но работа с русскими была делом его московского партнера, и Судья был спокоен.

Кем был его московский партнер, Судья не знал и знать не хотел, но, судя по размерам поступавших заказов, это был человек весьма высокого ранга, для которого наладить новую линию доставки было так же просто, как вывести Судью из-под удара, когда федеральные войска наконец-то сломят сопротивление идиотов, которые заварили всю эту кашу. Ни особенным патриотизмом, ни бьющей в глаза правоверностью Судья не отличался; он считал себя деловым человеком и все, что мешало ему спокойно вести бизнес, воспринимал в штыки. Вторжение в Дагестан он сразу же назвал самоубийственной авантюрой, умолчав о том, что эта авантюра избавила его лично от многих неприятностей. Если бы Басаев выполнил свое обещание и нанес короткий визит в контролируемую Судьей местность, прибыльному бизнесу Судьи настал бы конец, так же как и самому Судье.

Теперь же все складывалось как нельзя лучше: пока идиоты дрались и гибли под массированными ударами фронтовой артиллерии и авиации, умные люди в буквальном смысле слова делали деньги.

Перед тем как выйти на террасу, Судья оделся потеплее, поскольку погода все еще не располагала к долгому пребыванию на свежем воздухе. Вымощенный метлахской плиткой пол террасы влажно поблескивал после недавно прошедшего дождя, в воздухе висел сырой туман, а сиденье старого плетеного кресла, в котором так любил сидеть Судья, было мокрым насквозь. Вода собралась в круглые лужицы на пластиковой поверхности дачного столика, круглый год стоявшего на террасе, и Судья, пройдя мимо своего привычного места отдыха, остановился у каменных перил, привалившись плечом к фигурному столбику навеса.