Андрей ВОРОНИН

СЛЕПОЙ: ФОРМУЛА СМЕРТИ

Глава 1

Каждый год ранней весной, когда на Москву обрушивались последние снегопады, когда на улицах столицы рвал растяжки и раскачивал рекламные щиты порывистый ветер, Николай Матвеевич Горелов испытывал волнение. Его охватывали смутные предчувствия, он начинал всерьез задумываться о смысле жизни. А надо сказать, жизнь его в последние десять-двенадцать лет складывалась не лучшим образом. Финансирование академическому институту, в том числе и лаборатории, где работал Горелов, выделялось минимальное, а то, случалось, и вовсе платили лишь зарплату, на научную же деятельность, на фундаментальные исследования денег попросту не оставалось.

Поначалу доктор наук, лауреат Государственной премии Николай Матвеевич Горелов не впадал в уныние, он писал письма в научный совет, забрасывал начальство служебными записками, но все его выстраданное красноречие, убийственные аргументы, сотни страниц с проектами реорганизации лаборатории имели нулевой эффект. Письма, отосланные на самый верх, неизменно возвращались в институт. Горелова приглашал к себе в большой кабинет директор и, постукивая карандашом по столу, говорил одно и то же:

– Николай Матвеевич, друг ты мой сердечный, не рви душу ни мне, ни себе, потерпи, пожалуйста, еще немного, а там, возможно, наши дела наладятся.

Николай Матвеевич Горелов, новоиспеченный доктор наук, блестяще защитивший диссертацию по вирусологии, принял лабораторию пятнадцать лет тому назад. Тогда в ней работали тридцать девять человек, из них – семь докторов наук, пятнадцать кандидатов. Коллектив мощный. Теперь же в стенах лаборатории влачили существование четырнадцать человек, из них лишь четыре доктора и два кандидата. Все остальные, как ни уговаривал их завлаб, что ни сулил, какие перспективы ни расписывал, ушли искать лучшей жизни: есть и пить приходится не в перспективе, а в дне сегодняшнем. Кто-то подался в бизнес, кто-то ушел на пенсию.

В институте с тех пор сменилось два директора. Вместе с ними исчезли и последние иллюзии. В последние годы о каких-то серьезных исследованиях говорить вообще не приходилось, наука оказалась в загоне. Результаты исследований, экспериментов, которые на голом энтузиазме пытался ставить доктор наук Горелов, никого в России не интересовали, государству они стали не нужны. Правда, на Западе статьи доктора Горелова с удовольствием печатали в престижных журналах, а ссылками на его исследования пестрели самые свежие книги по вирусологии. Год от года Горелов ждал и надеялся, что о его лаборатории вспомнят, одумаются.., но чем большие надежды питаешь, тем сильнее разочарование.

Начало – рождение нового – одновременно есть и конец – смерть старого. Рождение и смерть не могут не волновать, они самые сокровенные тайны жизни. Умирает зима, и рождается новая жизнь следующего года. Именно в первые дни марта Николай Матвеевич задержался на работе. Он сидел перед компьютером в своем маленьком кабинете. Давно не крашенные стены от пола и до лепного карниза прикрывали полки, заставленные в два ряда книгами, подшивками журналов, папками. По папкам при желании можно было изучать ассортимент отечественной торговли за последние двадцать лет: в махоньком кабинетике была представлена вся номенклатура – толстые, тонкие скоросшиватели, мягкие, твердые, матерчатые и пластиковые.

Николай Матвеевич задержался не просто так, он просматривал результаты последнего эксперимента, который вели его сотрудники. Не часто выдавались такие дни, обычно просматривать было просто нечего. Результаты казались ученому любопытными, и Николай Матвеевич Горелов улыбался.

В дверь постучали. Он оторвал покрасневшие глаза от монитора и негромко произнес:

– Войдите! – и тут же взглянул на часы. Была половина девятого. – Господи, как быстро летит время!

В кабинете появилась молодая миловидная женщина в очках без оправы.

– Николай Матвеевич, гляньте, пожалуйста, сюда, я нашла ошибочку, – Екатерина Олеговна Маслицина, кандидат наук, работающая над докторской, держала в руках тонкую прозрачную папку.

– Екатерина Олеговна, я лучше на вас посмотрю, что мне цифры!

Женщина улыбнулась загадочно и ласково. К Горелову она относилась не просто с уважением, а с восхищением.

– Присаживайтесь, голубушка.

Екатерина села, забросила ногу за ногу. Профессор Горелов не удержался, мельком взглянул на округлое колено сотрудницы, устыдился собственной слабости и, опустив очки на глаза, принялся просматривать цифры.

– Я не нахожу здесь ошибки, Екатерина Олеговна, это всего лишь погрешность, на конечный результат она не повлияет.

– Вы так думаете, Николай Матвеевич? – в голосе послышались томные нотки.

– Я в этом уверен. А вы нет, Катя?

– Я думаю, именно эта погрешность и дает на выходе лишних семь пунктов.

– Для погрешности это очень много. Реакция не может ускоряться до такой степени. Цифра, вычлененная вами, для меня не нова: доктор Клейман из Колумбийского университета заметил ее раньше нас с вами. Три года назад на конгрессе в Женеве я к нему подходил с таким же замечанием, как и вы.

– И он доказал вам несостоятельность подозрений в грязном эксперименте?

– Я был вынужден с ним согласиться. Екатерина, хотите травяного чая? А может, кофе?

– Николай Матвеевич… Я не стою вашего времени, – улыбнулась женщина – Не скромничайте, вы молодец, что обнаружили несовпадение, и не ваша вина, что оказались в этом не первой. Вы можете выпить кофе, а я – чаю. Позвольте за вами поухаживать, – доктор Горелов выбрался из-за письменного стола, помыл руки и взялся готовить чай.

– У меня есть шоколад. Кстати, вы читали, Николай Матвеевич, что шоколад содержит фермент, способствующий выработке гормона счастья, и те люди, которым счастья не хватает, должны есть шоколад?

– Не читал и не верю. Полная чушь. Если счастья нет, то никакой шоколад не поможет.

– Зря.

Екатерина вытащила из кармана длинную узкую шоколадку, разломала ее на дольки и лишь потом зашелестела фольгой, развернула обертку и положила угощение на маленький столик. Николай Матвеевич Горелов приготовил чай и кофе. Обычно пил он без затей и изысков, но появление красивой женщины заставило профессора вспомнить о приличиях. Напитки он подал на маленьком подносе, под чашками стояли блюдца.

– В вас погиб хороший официант.

– Если и погиб, то плохой. Я люблю работу больше, чем деньги.

– Это вам так кажется. Кроме денег существуют и другие соблазны: слава, известность…

– Почему я до сих пор здесь, надеюсь, понятно. Я уже человек старый, материал, так сказать, отработанный, мне скоро шестьдесят стукнет. Но вы-то, молодая, красивая, почему сидите на работе? Почему не гуляете, не спешите на свидание, не наслаждаетесь весной? – Горелов осекся. – Хотя какая это весна? Слякоть и холод. Я запрещаю вам хоронить себя в стенах лаборатории!

Катя махнула рукой, на пальце сверкнул перстень с довольно крупным бриллиантом, сверкнул ярко, пронзительно. Доктор Горелов прекрасно разбирался в вирусах, микробах, в их штаммах, в тонкостях биохимии и в прочих научных заморочках, но только не в бриллиантах, так же как не понимал ровным счетом ничего и в модной одежде, и еще во многих вещах. Он был фанатично предан науке и отдавал ей всего себя без остатка. На что-либо другое, кроме науки, времени у него не оставалось, да и сил тоже. А между тем колечко на безымянном пальце левой руки стоило немало. Денег, уплаченных за перстенек, с лихвой хватило бы на пару дорогостоящих экспериментов с недешевыми реактивами. Но откуда это было знать доктору наук, профессору Горелову?

– Некуда мне спешить, никто меня не ждет, Николай Матвеевич.

– Этого быть не может! Вы такая красивая, талантливая, обаятельная, все при вас. По-английски говорите, как поете.

– Ну и что из того, Николай Матвеевич, а счастья нет. Нет сейчас умных и богатых мужчин. Никому не нужна супруга, которая дни и ночи проводит в лаборатории и библиотеке.