О, Боже. Я представляю, как Лок со стоном кончает мне в рот. Возможно, несколько капель остались бы на моем подбородке, когда я выпускала его изо рта, и стекали бы на мою грудь, оставляя влажные линии.

О… Ох, черт…

Он такой крепкий, влажный от моей слюны, и я взяла бы его снова, чтобы высосать все до последней капли, а потом, выпустив изо рта с громким ЧМОКОМ, вобрала бы опять, сев на колени. С сексуально-самодовольным выражением на лице. И тогда он схватил бы меня, не спрашивая, не настаивая, но оторвал бы мое тело от пола, меняя нас местами. Он встал бы передо мной на колени, и его неистовый язык погрузился бы в меня, как это было прошлой ночью.

О, Боже. Твою мать. Я кончаю так сильно, что соскальзываю с дивана, охая и постанывая, ничего не соображая и находясь в полнейшем беспорядке.

Прихожу в себя на полу перед диваном, футболка Лока скомкана между моих бедер. Я почти ждала, что он здесь и снова смотрит на меня. Но нет. Он в «Ла Квинта».

«Ла Квинта»? Серьезно?

Я сама отослала его.

Смотрю на бутылку виски на стойке и… Который час? Я даже не знаю. Но для виски слишком рано, это точно. Знаю, почему мне хочется выпить. Почему я мастурбировала, думая о Локе. Потому что это проще, чем думать о том, почему я заставила его уйти. На меня накатывают рыдания. Без предупреждения. Просто внезапный всплеск неприятного плача, вызванный мыслями об Олли. О его смерти. Воспоминаниями об ощущениях от его потери. Снова. Мыслями о том, что кто-то резал истерзанное тело Олли, извлекал его органы, складывал их в те специальные холодильники и отправлял, чтобы пересадить кому-то другому. Я задумываюсь: у кого еще есть какая-то частица моего Олли?

Черт, черт, черт.

У него сердце Олли. Я слышала, как реальное, физическое сердце Олли бьется в груди Лока. Я чувствовала его удары под своим ухом, под своей рукой. Это сердце вернуло Локу жизнь. Это сердце — сердце моего Олли — качает кровь, текущую в теле Лока. Я не могу остановить слезы, потому что все это чертовски запутано. Я хочу Лока. Я не хочу больше быть одинокой. Я хочу чувствовать. Хочу быть желанной. Но как позволить этому случиться? Как можно предать память Олли, особенно с Локом? С человеком, в груди которого сердце моего погибшего мужа. Как я могу это сделать?

Ответов нет. Черт, четких вопросов тоже.

Твой первый поцелуй вернул мне жизнь...

Я один в гостиничном номере. Юта спит на полу, сопит и фыркает, дергая во сне лапами. Шторы задернуты, и я прямо в джинсах лежу на кровати, лениво переключая каналы.

Скучно.

Стараюсь не думать о Найл.

Стараюсь не переживать каждый момент снова и снова. Пытаюсь удержать себя от прыжка в машину, чтобы умчаться к ней и, прижав ее к кровати, трахать до тех пор, пока никто из нас не сможет ни видеть, ни дышать, ни думать.

Но, черт возьми, это трудно.

Очень трудно.

Мне трудно.

Стоило прийти в голову одной шальной мысли, и у меня снова сильнейший стояк. Я имею в виду… Господи! Я, как идиот, опять вломился в ее дом и застал мастурбирующей. Застал в тот момент, когда она сама себе дарила чудовищной силы оргазм… выкрикивая мое имя. Она представляла меня, когда мастурбировала. Боже, это было так горячо. Адски горячо. Видите? Я снова тверд, как камень, представив ее в своем воображении: ее рука быстро движется под штанами, бедра ходуном ходят вверх-вниз, голова откинута, глаза закрыты, на лице это прекрасное, почти страдальческое выражение в момент оргазма. И она выкрикивает мое имя.

А прошлой ночью? Я с трудом вовремя из нее вышел, и она обернула эту маленькую, нежную, идеальную руку вокруг моего члена, помогая мне кончить. Помогая мне кончить по всему ее животу. В порыве непонятно чего, по пути домой я остановился у аптеки и купил немного презервативов, и — просто, чтобы почувствовать себя лучше — воду и баночку кешью. Я покупал презервативы, чертовски надеясь на еще одну попытку с Найл Джеймс.

Чертовски сильно пытаюсь держать свои мысли подальше от нее, но это невозможно. Эти пружинящие каштановые кудри. Эти восхитительные изгибы ее бедер. Эта задница — такая сочная, такая округлая и готовая для множества всего развратного. Эти проклятые идеальные сиськи. Четвертого размера — я случайно увидел маркировку на ее бюстгальтере. Бледная нежная кожа. А ее глаза? Сверкающие. Светло-карие. Самые выразительные глаза, в которые я когда-либо имел удовольствие заглядывать. В них появляются прожилки зеленого, когда взгляд выражает злость или насмешку. А когда она просила меня о большем, и в них сквозила дикая, голодная мольба, они становились карими. Миндально-карими — именно такой оттенок я бы назвал. Она была просто… всем. Вся она. Я хочу всю ее.

Я боролся с этим несколько часов. Даже делал какие-то упражнения. Отжимания, подтягивание на турнике, болгарские сплит-приседания с дивана, пока мышцы не начали трястись, и я не вспотел настолько, что стал адски вонять. Отправляюсь в ванную, и все то время, пока принимаю душ, вынужден сражаться с собой — бороться, чтобы держать свою руку подальше от члена, а мысли — подальше от Найл. Не следует дрочить, представляя ее. Я достаточно сделал ей, чтобы использовать еще и таким образом.

Но… охренеть. Просто охренеть.

Выхожу из душа, вытираюсь полотенцем и заворачиваюсь в один из тех толстых махровых халатов, которые часто предоставляют отели для гостей. Хожу по кругу и борюсь со своими мыслями, пытаясь игнорировать боль в яйцах. Пытаюсь унять стремление поехать к ней, использовать ее рот и всю ее до тех пор, пока оба не выдохнемся. Проклятье, ничего не могу поделать со своими мыслями, которые направляются в ее сторону с самыми грязными намерениями. Как бы я повернулся и силой подмял ее под себя. Ее руки на мне. Она рывком расстегивает мои джинсы, и делает это с таким остервенением, словно нуждается во мне прямо сейчас и не может ждать. Она точно знает, чего хочет, и не стесняется идти на это. Я представляю все то, что хочу сделать с ней и для нее. Поставить ее раком на этой самой кровати.

Я распластался на спине на своей постели, халат распахнут и держится только на слабо завязанном поясе. Телевизор включен, но я не обращаю на него никакого внимания. Смотрю в потолок, кулаки сжаты, челюсть напряжена. Изо всех сил стараюсь направить свои мысли подальше от Найл. И проигрываю.

— Твою мать, — рычу я.

Сдаюсь. Боже, я ненавижу себя за это, но бой проигран. Все тело болит. У меня стоит уже несколько часов, и я готов взорваться. Хватаю член в кулак, закрываю глаза и представляю Найл. Такую, какой я увидел, впервые появившись в ее доме. На ней ничего, кроме тонкой футболки. Большие прекрасные груди натягивают тонкий хлопок. Соски напряжены — большие, жесткие. Из-под подола виднеется ее тугая киска, коротко подстриженная. Не полностью выбритая, не глупо выстриженная, а просто хорошо подстриженный и ухоженный пушок. Идеально. Абсолютно женственно. Эти бедра, касающиеся друг друга, но все же с небольшой, словно замочная скважина, щелочкой между ними. Если она сделает глубокий вдох, ее груди приподнимутся, а вместе с ними и футболка, и я смогу увидеть ее киску полностью. Тесная, тугая, блестящая влагой от желания. Черт, даже лучше — мокрая от моей слюны.

Я поглаживаю себя, думая о ее теле, о ее киске — как сладок был ее вкус на моих губах, как быстро она реагировала, как подпрыгивали ее сиськи, когда она извивалась в моих руках, рассыпаясь на части и кончая. Боже, мой член болит и пульсирует!

Я слышу посапывание Юты в соседней комнате и ее легкое рычание, пока она кружится на подстилке, пытаясь найти удобное положение, чтобы улечься. Есть и другие звуки, но я не обращаю на них внимания. Я сосредоточиваюсь на образе Найл и погружаюсь в него. Случайно моргнув, открываю глаза и на мгновение понимаю, что, должно быть, в своей агонии довел себя до галлюцинаций или исключительно яркой фантазии. Потому что, могу поклясться, что Найл здесь, в моем гостиничном номере, наблюдает, как я дрочу. Рука прижата ко рту, глаза широко открыты. Стоит, прислонившись к дверному косяку.