Караваев без стука прикрыл за собой калитку, положил правую ладонь на теплую рукоятку торчавшего за поясом пистолета и двинулся по мощенной кирпичом дорожке, непроизвольно морщась, когда редкие капли дождя попадали ему на лицо или за шиворот. “Охлаждается, – подумал он о Школьникове. – Небось никак в толк не возьмет, откуда у него такое похмелье. Радуйся, жиряга, что мне возиться с тобой некогда. Еще три-четыре таких “похмелья”, и ты бы за мной на коленях ползал, умоляя накапать дозу…

Кстати, это мысль, – подумал он. А не посадить ли мне его на иглу? Это немного дольше, но зато надежно, как в швейцарском банке – том самом, где хранятся мои денежки, которые старик почему-то решил считать своими. Жаль, но времени на это действительно нет. Нет, нет и нет! Поэтому действовать придется по старинке: “Гутен морген, гутен таг, хрясь по морде, и вот так…”.

Вода в кувшине тем временем кончилась. Школьников крякнул, поставил кувшин на перила, тряхнул седой щекастой головой, разбрасывая вокруг себя ледяные брызги, и заметил Караваева.

– Максик? – спросил он без всякого, впрочем, удивления. – Что, есть новости?

– Не без этого, – ответил Караваев, подходя поближе.

Пистолет был у него под пиджаком, и Школьников его, конечно же, видеть не мог, но положение руки друга Максика, ему, видимо, не понравилось.

– Что у тебя там? – спросил он. – Блохи одолели? Ты прямо перекосился весь. И кстати, как ты сюда вошел? Насколько я помню, калитка была заперта.

– А я ее отпер, – ответил Караваев. – У меня, знаете ли, есть дубликаты всех ваших ключей.

– Любопытно, – сказал Владислав Андреевич, рассеянно промокая полотенцем мокрые волосы и шею. – И что дальше?

– Дальше вы наденете рубашку и поедете со мной, – проинформировал его подполковник.

– Куда это мы поедем? – раздраженно осведомился Школьников. – Сегодня воскресенье, а по воскресеньям я делами не занимаюсь.

Караваев смотрел на него, пытаясь понять, на самом ли деле старик до сих пор ни черта не понял, или это какая-то его игра. Впрочем, это уже не имело значения.

– Мы поедем туда, где нам никто не помешает обсудить некоторые интересующие меня вопросы, – сказал он. – Например, об очищенных швейцарских счетах.

Широкое лицо Школьникова приобрело надменное выражение: похоже, он наконец-то понял, что происходит, или просто перестал валять дурака.

– Я даю тебе тридцать секунд на то, чтобы убраться отсюда, – каменным голосом объявил он. – Этого времени как раз хватит на то, чтобы не торопясь дойти до калитки и запереть ее своим ключом. Ты уволен, Максим. Я так и знал, что честных людей на свете не бывает, только не хотел в это верить.

– Вы хотели сказать “преданных псов”, – уточнил Караваев, вынимая из-под пиджака пистолет и передергивая затвор. – Преданные псы в природе встречаются, но я не отношусь к их числу. Хватит, в псах я уже походил. Настало время побыть хозяином.

– Ты сошел с ума, – сказал Школьников. – Мое досье…

– Ваше досье лежит у меня в сумке, – перебил его Караваев. – Ваш “хаммер” стоит у вас в гараже, забрызганный болотной грязью, – той самой, которой так много по дороге к озеру. Ваш винчестер находится в вашем оружейном шкафчике. Из него недавно стреляли. Знаете где? Догадываетесь в кого? А как вы думаете, стрелок подобрал гильзы? Может быть, он выковырял пули или прошелся граблями по дороге, заметая следы? Все, что вы скажете или сделаете, неминуемого обернется против вас. Ах да, чуть не забыл! Вадик, знаете ли, застрелился. Предсмертной записки он, к сожалению, не оставил, зато оставил кое-что другое. Оба проекта. Они лежат рядышком с его трупом. Видите, как все обернулось. А я… Меня не существует. Мои люди работали на меня, они вас никогда в глаза не видели и не знают, кто вы такой, а вы не знаете их. Севрук некоторых знал, но это уже не имеет значения. Меня нет, досье моего у вас тоже нет, зато есть улики, изобличающие вас в убийстве. Вернее, в попытке убийства, потому что тот журналюга жив. Меня он не видел, зато у него было навалом времени, чтобы как следует разглядеть машину и, может быть, даже запомнить номер.

Школьников презрительно фыркнул, сделавшись как никогда похожим на крупного безусого моржа, у которого вдобавок удалили клыки, как у тех бедолаг из Московского зоопарка.

– Значит, ты меня подставил, – сказал он, не обращая никакого внимания на пистолет, – и на этом основании решил, что я сам, по доброй воле, отдам тебе деньги. Так?

Караваев чувствовал себя довольно глупо, целясь из пистолета в человека, который ни в какую не желал пугаться. К тому же во многом Владислав Андреевич был прав. У них вышла ничья, которая не устраивала ни того, ни другого. Мексиканская ничья, подумал Караваев. Это когда два придурка в сомбреро стоят в метре друг от друга и целятся друг дружке в лоб из револьверов. У кого первого сдадут нервы, тот и проиграл. Интересно, есть ли у этого борова нервы?

– Какая уж тут добрая воля, – вздохнул он. – Я предлагаю вам сделку: номер счета в обмен на жизнь. Какое-то время у вас еще есть. Вы могли бы избавиться от винтовки, вымыть машину или загнать ее подальше в лес и сказать, что она украдена,.. Вы могли бы замазать пасть этому журналюге и его шефу – деньгами, например, или каким-то другим.., гм.., способом. Ну на кой черт вам умирать из-за денег, которые вам, в сущности, и не нужны? Вы ведь их даже в руках ни разу не держали, только видели циферки на экране компьютера. Виртуальные доллары – были и нет, и расстраиваться не из-за чего. Я же не последнее отбираю, правда? А если вы не согласитесь, мне не так уж трудно будет обставить вашу смерть как несчастный случай. Вы ведь знаете, что я это отлично умею.

– Болтовня, – вздохнул Школьников. – Боже, как я устал от болтовни! Все кругом только и делают, что чешут языками, и никому нельзя верить. Ни единому слову. Тебе ведь нельзя верить, правда, Максик? Узнаешь номер счета, а потом пальнешь старику в затылок, а?

– А зачем? – невозмутимо солгал Караваев, который именно так и намеревался поступить. – Зачем это нужно, вы можете мне сказать? Я уеду туда, где вы меня не достанете.., и вообще, кто не рискует, тот не выигрывает. Когда никто не хочет твоей смерти, жизнь пресна и однообразна, разве не так?

– Хорошо, – неожиданно сказал Школьников и начал натягивать на жирные плечи висевшую на перилах веранды рубашку. – Похоже, мне ничего не остается, как поверить тебе. Оказывается, ближе к старости жить хочется даже больше, чем в молодые годы.

– Вы это серьезно? – недоверчиво спросил Караваев. – Я-то, грешным делом, думал, что вас придется пытать.

– Так ведь я знаю, что ты перед этим не остановишься, – вздохнул Владислав Андреевич, не спеша застегивая пуговицы. – Только есть одна проблема, Максик. Память у меня уже не та. Номера счетов у меня зашифрованы на бумажечке, а бумажечка – дома, в Москве…

– Что-то мне это не нравится, – сказал Караваев. – Бумажечки какие-то, шифры…

– Тогда стреляй, – предложил Школьников. – Сам ты ни черта не найдешь, можешь мне поверить. И где искать, я тебе не скажу ни под какими пытками, потому что хочу жить. Поэтому сначала мы с тобой избавимся от ружья и машины, а потом поедем ко мне домой, где и расстанемся, чтобы больше не встречаться. В конце концов, ты прав: это виртуальные деньги. Никак не могу привыкнуть к этим новым словечкам, и к бизнесу теперешнему тоже… Ну их к черту совсем, не стоят они этого!..

Караваев задумчиво почесал переносицу стволом пистолета, нерешительно дернул плечом и наконец осторожно спустил взведенный курок, придерживая его ладонью левой руки.

– Ладно, – сказал он. – Только без фокусов!

– Годы мои не те, – с достоинством ответил Школьников, – чтобы фокусы показывать.