Продолжать он не стал, лишь уверенно направился к оружейному магазину напротив. Зашел внутрь, и орчук последовал за ним. Лавка оказалась небольшого размера, да еще и темная, точно только и делали тут, что замышляли разночинные революции и заговоры.

— Орка с вами, Ваш благородие? — Неласково встретил их бородатый хозяин.

— Со мной.

— Скажите этому… чтобы оружие не трогал. У меня на их брата рука нервная.

Витольд Львович нисколько не смутившись, повернулся к орчуку и, едва заметно улыбнувшись, проговорил.

— Михайло, хозяин этого замечательного заведения с некоторым предубеждением относится к оркскому народу, поэтому постарайся лишний раз не нервировать его.

— Хорошо, господин, — кивнул Мих.

Оружейник от такого представления разыгранного аж рот раскрыл, но Витольд Львович быстро вернул его в конструктивное русло.

— Нужен револьвер.

Хозяин кивнул как старому знакомому, выставил руку вперед, дабы титулярный советник не продолжал, ибо он давно этим уже занимается и все понял. На прилавок были выложены четыре револьвера разного размера и калибра, после чего Меркулов продолжил.

— Недорогой.

Оружейник поморщился, но совсем неприметно, одним лишь уголком рта, и убрал два пистолета, после чего указал ладонями на товар.

— Славийский, — закончил Витольд Львович.

На прилавке остался лишь один огнестрел, самый невыразительный из всех четырех. Меркулов взял его в руку, вытянул ее, прицелился, покачал, а хозяин принялся нахваливать свой товар.

— Очень добротный револьвер для славийского. Вы же знаете, наши с западными не сравнятся, — начал он, но наткнувшись на холодный взгляд титулярного советника, да еще поняв по мундиру из какого он ведомства, поправился, — раньше не ровнялись, пока вот этот не появился. Не револьвер, сказка. Сорок четвертый калибр, пятизарядный, ударно-спусковой механизм самовзводный, по последней технике. Несколько отличий у него: например, ствол револьвера изготавливается отдельно от рамки, ввинчивается в нее с натягом, а потом гранится.

— Голтяковский, что ли? — Продолжал рассматривать пистолет Витольд Львович.

— Именно, — обрадовался хозяин, словно встретил старого друга, с которым можно хоть поговорить по душам, — великий мастер по части оружия. Слыхали о нем?

— Как не слыхать? И сколько же стоит сие великолепие?

— Вообще девятнадцать рублей прошу, но вам уступлю за шестнадцать. Кобура к нему, опять же: натуральная кожа, новая. Все в цену включу.

Меркулов кивнул. Достал свое портмоне потрепанное, на которое стыдно смотреть было даже Миху, и зашуршал бумажками. Деньги у титулярного советника еще оставались, но орчуку, даже не заглядывая в кошель, стало понятно, что дело их труба. Сам Мих, знамо дело, отложенные деньги в потайной карман спрятал, на исподнем подшитый — самое надежное средство от воров. А дела Витольда Львовича давно уже и орчуковскими стали, потому к подобным внезапным и крупным расходам полукровка так ревностно относился.

— У меня к нему двенадцать патронов заготовленных есть, я вам так отдам, — высыпал содержимое хозяин на прилавок, — а ежели пороховница или капсюли нужны будут, вы приходите, по своей цене сторгуемся.

Мих не стал говорить, что порой «своих» так обдирают, что без штанов приходится бегать, но ему тут слова не давали. И так оружейник потеплел к господину, на том и остановимся. Витольд Львович кивнул, сказал, что «непременно зайдет, как только что понадобится», и они вышли прочь.

— Михайло, чего голову задрал?

— Лавку запоминаю, раз у нас теперь уступка здесь.

— И что? Далеко же от нас.

— Эх, господин, ничегошеньки вы не понимаете. За хорошей ценой можно и половину Моршана пешим пройти. Тем паче этот от службы всего в двух шагах. Ваше благородие, вы не говорили, что до оружия охочи.

— Да куда там, — усмехнулся Витольд Львович, пристегивая кобуру к поясу, — отец по отрочеству учил несколько раз стрелять. Общее представление имею, а так… — он неопределенно махнул рукой.

— Ну как же, сами сказали, револьвер голтяковский.

— Так на рукояти выгравировано «Николай Голтяковский, Суула», смотри, — продемонстрировал он Миху. — Я слышал только, что в Сууле оружейный завод открывали.

— Эк вы ловко, — изумился Мих, считавший в делах наживы хозяина давно потерянным, — три рубля отыграли у этого скопидомца.

— Да разве дело в деньгах? — Сразу разочаровал орчука титулярный советник. — Тут другое. Оружейник увидел во мне заинтересованного в своем деле человека. Отсюда и патроны выделил, кобуру вот справил. Сдается мне, за это мы бы отдельную цену еще выплатили. Да и не уверен я был, так, наобум сказал… Кстати, я бумагу у Его превосходительства запрошу, чтобы и тебе можно было револьвер носить. Купим побольше, под руку, генерийский или тризновский. Гоблинарские уж больно маловаты и дороги.

— Да Бог с вами, господин, какой мне револьвер, — смутился Мих.

В отношении к огнестрельному оружию орчук полностью оправдывал свое происхождение. К пороху, взрывам и выстрелам Мих испытывал животный страх, перемешанный с отвращением. Крепкие луки у кочевников распространенные, хотя многие и называли их подлым оружием, куда привычнее. А ежели взять в десницу топор или хотя бы секач кривой, что от плеча до бедра разрубает…

Конечно, в военном искусстве орчук не чета своим сородичам по матери был, папенька очень насилие не любил и всячески Миха от этого отваживал. Но пока в Орде жили, еще мальчишкой тренироваться пришлось. Ведь как у орков: только ходить научился, от титьки мамкиной оторвался, значит, копье махонькое, детское уже держать может. Побольше подрастет, ему уже меч тонкий и затупленный носить можно. А уже позже, когда пройдет орчонок черную ночь и получит дозволение мужчиной называться, тогда и секач разрешается в руки взять.

Мих-то сам только до меча детского дошел, когда уехали. Почитай, уж сколько годов в Империи среди людей прожил, а все равно прогресса всякого сторонился и к новому относился с большим предубеждением. Тем паче к револьверам. Неровен час еще в себя выстрелишь.

— Теперича куда, господин?

— Вообще надо Павла Мстиславовича навестить. Не удалось в полицмейстерстве с ним поговорить.

— Эй, извозчик, извозчик! — Мих поднял мощную руку, движение его было настолько уверенно и спокойно, что проезжавший мимо ванька не смог противится орчуковской воле. — Прошу вас, господин, садитесь, — пропустил Витольда Львовича вперед, к пролетке.

— Любезнейший, — обратился Меркулов к мужичку с окладистой бородой и добротно одетому, — отвези нас к особняку Аристовых, — титулярный советник не сделал паузу для ответа и спросил с некоторым нажимом, — или ты не знаешь, где это?

— Как не знать, Ваше благородие? — Возмутился ванька. — Домчу в лучшем виде, даже моргнуть не успеете.

— Вот этого не надо, — смотрел Меркулов, как орчук влезает в пролетку, — мы никуда не торопимся.

— Ловко, — вполголоса молвил орчук, как только они покатили вперед.

— Могло и не сработать, — ответил Витольд Львович.

Мих хотел еще что сказать, но тут Меркулов вытащил ту самую блестящую палочку поднятую. Теперь и разглядеть ее получилось лучше. Неровная, оплавленная, будто из капель застывших. Цвета грязно-желтого, с кусками то ли грязи, то ли угля прилипшего. И что такого могло в этой безделице внимание Витольда Львовича привлечь, раз он скрыл ее да с пожара унес?

— Как ты думаешь, Михайло, что это такое?

— Не знаю, господин. Финтифлюшка какая-то.

— Вот тебе и финтифлюшка. Это, Михайло, между прочим, Перо-вольница. Именно им Его Величество Константин Александрович подписал резолюцию об отмене холопства. Времени, конечно, с тех пор немало утекло, почти полторы сотни лет.

— Вот так так, — только и раззявил в удивлении свой огромный рот Мих.

— Именно. Перо из чистого золота, инкрустированное бриллиантами. Видишь, — показал он на черные крохи.

— Так какие то бриллианты, угли обычные.