Генерал Потапчук закряхтел — сердито, совсем по-стариковски.

— Не знаю, — проворчал он. — Не знаю! Уж сколько раз нас всякими катастрофами пугали, а мы — ничего, живы до сих пор... Ну ты-то чего взвился? Пускай об этом экономисты беспокоятся. Колебания биржевого курса — дело привычное, естественное...

— В этих колебаниях нет ничего естественного, — резко перебил его Моршанский. — Они противоестественны, именно об этом я вам и говорю. И вообще, это никакие не колебания, а планомерное, непрерывное и совершенно необъяснимое понижение курса доллара! Этакое пологое пике, которое с каждой неделей становится все круче. Народ уже потихонечку потянулся в обменные пункты — менять доллары на евро или, на худой конец, на кровные российские рубли. И вот когда все привыкнут к такому положению и начнут воспринимать его как данность, когда доллар опять станет стоить шестьдесят копеек и его никто не захочет купить, — вот тогда они и ударят. Вся страна, начиная с министерства финансов и кончая последней домохозяйкой, разом окажется с голой ж... на морозе, зато чье-то личное состояние мигом выскочит на первое место в мировом рейтинге миллиардеров.

— Ясно, ясно, — проворчал Потапчук. — Ты говоришь о заговоре банкиров, верно? Так ведь о нем говорят на каждом углу, и примерно теми же словами.

— И это, по-вашему, означает, что никакого заговора нет, — язвительно заключил Моршанский. Он бросил окурок в траву, придавил босой пяткой, зашипел и отдернул ногу. — Странное благодушие, товарищ генерал, — невнятно продолжал он, торопливо и жадно закуривая новую сигарету. — Помните, в прошлом году я вам докладывал свои соображения по поводу участившихся стихийных бедствий? Вы тогда ко мне прислушались, и оказалось, что все это буйство стихии — дело рук парочки ловкачей из МЧС. А теперь вы почему-то не хотите меня слушать...

— Погоди, — сказал Потапчук. — Ты в бутылку-то не лезь! Я просто не понимаю, почему ты обратился с этим ко мне, да еще под таким большим секретом. Доводы твои я нахожу убедительными, даже не видя расчетов и выкладок, которые у тебя наверняка давно уже готовы и только ждут своего часа. Но я-то здесь при чем? Почему бы тебе не послать докладную наверх в установленном порядке?

Моршанский нервно затянулся сигаретой.

— Потому что я вам доверяю, Федор Филиппович. Это дело такого масштаба... Ведь речь идет не о каком-нибудь металлургическом комбинате или даже целой отрасли промышленности, а об экономике всей страны и, очень может быть, о мировой экономике. Затевая такую аферу, эти люди должны были заручиться поддержкой повсюду — в Кремле, в Думе... В том числе, я полагаю, и у нас. Я просто не знаю, к кому мне обратиться. Поговорил не с тем человеком — и ты покойник, а я, как ни странно, хочу еще немного пожить.

— Дай-ка сигарету, — сказал генерал. Моршанский молча протянул ему пачку. — Не знаю, — продолжал Федор Филиппович. — Наверное, мне все-таки придется просмотреть твои расчеты, чтобы, явившись с докладом к директору, не быть голословным...

— Прошу прощения, товарищ генерал, — негромко возразил Моршанский, — я все же не советовал бы обращаться с этим делом к директору. Если вы запустите информацию по официальным каналам, это непременно приведет к нежелательной огласке. К тому же расследование традиционными методами, скорее всего, ничего не даст.

— Гм, — сказал генерал. — Чего же ты в таком случае от меня хочешь? Я не специалист во всей этой вашей экономике...

— Это неважно, — снова перебил его Моршанский. — Я специалист, и, смею вас уверить, неплохой, но все равно хоть убейте, не понимаю, как они это делают. Не понимаю! Для того чтобы проворачивать такие штуки, в экономике нужно не просто разбираться — ею нужно владеть, как владеют собственной зубной щеткой или даже рукой, которая эту щетку сжимает.

— Да ты поэт, — заметил генерал.

— Черта с два, — устало сказал Моршанский. — Я просто перетрусивший аналитик в чине полковника, которому очень хочется благополучно дожить хотя бы до пенсии.

Затягиваясь сигаретой, генерал посмотрел на реку. Тихий загородный пейзаж был бесконечно далек от тех мрачных вещей, о которых говорил сейчас Моршанский. Вещи эти были нематериальны, они возникли из абстракции, которой изначально являлись деньги. Абстракция эта за века своего существования невероятно усложнилась, зажила собственной, отдельной от всего на свете, неимоверно запутанной, понятной лишь немногим и далеко не до конца жизнью, опутала своей клейкой паутиной весь земной шар, и вот теперь эта паутина, если верить Моршанскому, готова была в любую минуту захлестнуться тугой петлей на шее у ничего не подозревающего человечества.

“Главное — вовремя подохнуть, — вдруг подумал генерал. — Просто откинуть копыта, не дожив до того дня, когда перед тобой встанет задача, которая тебе не по зубам и за решение которой все равно придется взяться. Почему придется? Да все потому же — потому, что не хватило ума вовремя поменять обувку”. Мысль о том, что ему придется на свой страх и риск распутывать сплетенную хитроумными московскими банкирами сложную паутину, не вызывала у генерала ничего, кроме тоски и раздражения.

— Так чего ты от меня хочешь, аналитик? — с тоской и раздражением спросил он, по-прежнему глядя вдаль, на противоположный берег реки.

— Я хочу, чтобы вы поручили это дело своему человеку, — тихо сказал Моршанский.

Генерал внутренне вздрогнул, сразу поняв, о каком человеке идет речь.

— Какому еще человеку? — сварливо спросил он, зная, что это бесполезно. — У меня их много.

— Вы знаете, о ком я говорю, — сказал Моршанский. — Это тот человек, который занимался делом МЧС.

Федор Филиппович мысленно выругался. Впрочем, удивляться тут было нечему: это же был Моршанский, аналитик божьей милостью, способный, глядя на каплю воды, сделать вывод о существовании океанов. Он сам положил на стол Федору Филипповичу материалы по стихийным бедствиям, и ему, конечно, не составило труда узнать, чем закончилось то дело. А уж имея в руках начало и конец нити, Моршанский моментально просчитал все остальное и вычислил Слепого — не выследил, не узнал от кого-то, а именно вычислил.