— Вы внезапно исчезли вчера, господин Леир, в самый интересный момент вашей биографии.

Мне показалось, что розовый свет освещал ее улыбающееся лицо, когда она произносила эти слова.

— Я сгораю желанием узнать конец вашей истории.

— Продолжение весьма ординарно, — сказал я. — Когда мой отец умер, я только что сдал бакалаврский экзамен. Я рано понял, что мне необходимо работать. Один друг моей семьи, профессор естественного факультета, взял меня к себе и выказал много доброты и заботливости. Ему удалось дать мне маленькое местечко в своей лаборатории; я достал несколько уроков и всего добывал около 150 франков в месяц: на них я содержал мою мать. Я много трудился, уверяю вас, — сказал я Тени.

Я опять увидел в милых глазах тот же взгляд, добрый, сочувственный и нежный. Этот взгляд подкрепил меня, и очевидный интерес, с которым Тень относилась к рассказу, дал мне храбрость продолжать.

— Жить было можно, — без сомнения, трудно, но можно, — сказал я. — Мне удалось выдержать магистерский экзамен. Я достиг того, что сделался главным заведующим в лаборатории Дюрье.

— Какого Дюрье? Директора лаборатории по виноделию?

— Того самого. Что же сказать вам еще? Я написал несколько сочинений, которые, благодаря моему учителю, были одобрены более, чем по достоинству. Я с успехом выдержал докторский экзамен и, может быть, когда-нибудь стану профессором в университете.

— В этом заключается ваше честолюбие?

— Да.

Тень задумалась. Я не решался прервать ее размышлений, так как мне слишком приятно было на нее смотреть. Она была все в той же одежде: ее белая шея была открыта, и у самого начала ее, налево, я заметил черное пятнышко, точно нарочно тут помещенное, чтобы оттенить белизну кожи. Широкие рукава кончались на локте и выказывали прелестные руки, округлые запястья и очень маленькие кисти с тонкими пальцами. Мне видны были тонкие ножки с узкими удлиненными ступнями в голубых шелковых чулках и в маленьких атласных туфлях. Я любовался и тонкой круглой талией, красивыми очертаниями бедер, грудью, которая гармонично-выпуклой линией обозначалась под слегка вырезанным корсажем. Но если фигура была так красива, то что сказать вам про лицо? Представьте себе овальное личико, прямой и тонкий носик с маленькими, тонкими, узкими ноздрями, точно перламутровыми, крошечный рот, пухлые губы, превосходные зубы, волосы светло-каштанового цвета и глаза. Никогда, доктор, я не видывал глаз таких прозрачных, таких глубоких, таких кротких! Мне кажется, что я никогда не устану любоваться их ясным взором.

Я улыбнулся воодушевлению молодого химика; он сейчас же заметил это и сказал:

— Вы должны считать меня глупым, не правда ли?

— Вовсе нет, вовсе нет, мой молодой друг.

— Конечно. Я сам считаю себя совершенным дураком, потому что, сколько ни рассуждаю, сколько ни твержу себе, что все это вижу во сне, я не могу отделаться от сладкого волнения при мысли о моем призраке. Но я напрасно задерживаю вас: уже три часа и, может быть, у вас есть еще дела?

— Я свободен до четырех. Если у вас есть время, продолжайте рассказывать лишь о вашем сне. Вы остановились на том моменте когда, окончив рассказ о вашей жизни, вы погрузились в созерцание призрака, описанного мне вами.

— После довольно долгого молчания, моя собеседница спросила о подробностях моей теперешней жизни, о моих ежедневных занятиях, о работах, меня занимающих.

— Моя жизнь очень проста, — отвечал я ей. — В восемь часов утра я иду обыкновенно в лабораторию. Я наблюдаю за студентами, занимаюсь с некоторыми из них. В полдень я иду завтракать к матери, здоровье которой очень слабо. Несмотря на силу ее духа, она никогда не могла утешиться в смерти моего отца; она страдает также от бедности, заменившей нашу былую роскошь. Без четверти в два я направляюсь опять в университет и ухожу оттуда довольно поздно. Я возвращаюсь домой и обедаю вдвоем с матерью; потом болтаю с ней или читаю ей что-нибудь до десяти часов; тогда она ложится спать, в то время как я еще занимаюсь до полуночи.

— А во время отпуска?

— Я ни разу не брал его с тех пор, как умер мой отец.

— Несомненно, вы — превосходный сын, — сказала мне Тень. — Бог благословит ваше мужество и вашу сыновнюю любовь. Скажите теперь, что делаете вы интересного? Расскажите, какие исследования вы производите.

— Я наведу скуку на вас, прелестная мечта, — ответил я печально. — Какой интерес можете вы найти в моих химических анализах?

— Не думайте, что я совершенная невежда. Я имею высший диплом и немного знаю химию. В какой области работаете вы по преимуществу?

— Я изыскиваю практический способ удалить из вина сернистую кислоту или, по крайней мере, избыток этой кислоты. Вам известно, что большая часть сернистой кислоты, получающейся от пропитывания бочек серой и от сцеживания, превращается в серную кислоту и сернокислые соли. Я хотел бы найти вещество, могущее заменить серную кислоту.

— Вы рассчитываете на успех?

— Надеюсь. Я сделал множество опытов, которые обещают удачу. Если мне посчастливится, тогда я, пожалуй, верну моей матери былой достаток.

— Хочу, чтобы ваши желания исполнились, — сказала мне Тень серьезным тоном.

Наш разговор принял вскоре более интимный характер: мы поговорили о нашем странном ночном существовании, об удовольствии, которое нам доставляют беседы в ночной тиши. Я заметил, что Тень, по-видимому, так же рада меня видеть, как я сам бываю счастлив, приходя к ней. Я имел большое желание спросить, как ее зовут, но не посмел. У меня было какое-то безотчетное отвращение к расспрашиванию: мне казалось, что расспросы разобьют мое хрупкое счастье.

— Какая жалость, что все это — лишь сон! — сказал я, вздыхая. — Как жаль, моя прелестная иллюзия, что вы — не живое существо!

Тень грациозно скрестила ноги, закинула руки за голову и весело откинулась назад, заливаясь смехом.

— Как мне вас жаль, о, трудолюбивый призрак! Что могу я сделать, чтобы убедить вас в моей реальности? — Говоря это, она встала и направилась к столу из розового дерева, на котором лежали бумаги. Я хотел пойти за ней, но почувствовал, что на меня напало невыносимое оцепенение и, когда сознание опять вернулось ко мне, я лежал у себя на постели; был уже совсем день; моя мать стояла около меня.

— Как ты долго спал сегодня, дитя мое, — сказала она мне. — Не болен ли ты?

Я успокоил мать и едва успел одеться, чтобы не опоздать в университет. Там меня ожидала настоящая каторга. Дюрье поручил мне работу очень важную и хорошо оплачиваемую, но которую требовалось окончить в сорок восемь часов. Мне пришлось провести в лаборатории две ночи в понедельник и во вторник. Я подбодрял себя кофеем, успел окончить к сроку порученный мне длинный анализ и был счастлив похвалами, которые тем заслужил. Вчера я лег спать в пять часов пополудни: пообедал наспех и заснул как сурок.

— Я очнулся в голубой комнате; там никого не было. Я стал бродить по большому дому, сошел вниз, обошел гостиные, столовую. Везде было пусто. Я слышал шум только в том направлении, где предполагал кухню. Я опять вернулся в голубую комнату и сел в кресло, в котором провел последние ночи. Я начал размышлять о моем странном сновидении, и размышления эти только усилили мое недоумение.

— Сообщите мне эти размышления, — попросил я Леира.

— Вот они. Я ощущал некоторую, очень приятную теплоту и испытывал то спокойствие, то благополучие, которое всегда чувствую около молодой девушки и Тени, столь на нее похожей, а также, хотя и в меньшей степени, от прикосновения к коралловым четкам. Не бывает состояния, когда бы мой ум был более ясен, мысли более отчетливы, память более тверда.

Я начал анализировать свои умственные способности: прежде всего память. Я без запинки ответил себе отрывки XI песни Одиссеи, которые заучил в классе риторики. Я был поражен аналогией между моим состоянием и состоянием теней, описанных Гомером. Я повторил слова, которыми Улисс обменивается со своей матерью: он пробует обнять ее, она же исчезает, как тень или как сновидение, и говорит ему, что «таково состояние умерших, когда их сила лишена мяса и костей, сожженных на погребальном костре, когда душа покинула их побелевшие кости; тогда душа порхает, как греза».