Краем глаза он заметил, как к девочке обратилось искажённое гневом лицо графини.

«Ну и ладно, — подумал он, — разберёмся с этим позднее».

— Меня зовут Крейг Ван Дейк. Я — рыцарь и телохранитель леди Каролины Тибальд. — Сказав это, он обнажил меч и, вонзив его в землю, опёрся на гарду обеими руками. — Милорды, если вы хотите пролить кровь обвиняемых, я буду иметь честь атаковать вас.

Повисло густое молчание. Стражники понимали, что рыцарь не шутит. Если король не проявит снисходительности, им придётся биться с этим человеком насмерть.

Внезапно над их головами пронёсся ещё один голос:

— Я сделаю это.

Вооружённые люди вновь вынуждены были расступиться, и внутрь круга шагнул рыцарь со смутно знакомым Ван Дейку лицом.

— Меня зовут Анри Гедеон. Я — вольный рыцарь на службе Демиона Бейлора, и мне выпал жребий скрестить пику с этим орком. Пускай он — самозванец, но это был честный и добрый бой, а потому, по законам чести, я не могу остаться в стороне. — Он вонзил меч в землю. — Всякий, кто захочет пролить его кровь, будет иметь дело со мной.

Ван Дейк никак не рассчитывал на то, что кто-то ещё будет столь безрассуден, чтобы вступиться за обвиняемых. Хоть он и не знал сира Гедеона, его поддержка давала надежду.

Поднявшему глаза Ван Дейку показалось, будто король удовлетворённо кивнул. Рыцарь даже позволил себе подумать, что монарха отчего-то порадовал подобный исход.

Поднявшись со своего места, Конрад царственно вскинул руку. Тут же прозвучали оглушительные выкрики герольдов, призывавших к тишине.

— Что ж, — протянул монарх, окинув взглядом подданных, — согласно древнему закону и велению чести, наше королевское величество явит милосердие. Не будут ли возражать доблестные защитники против справедливого королевского суда?

Оба рыцаря припали на колено, упираясь на мечи.

— Воля короля! — в один голос произнесли они.

Ван Дейк понимал, что это всё, на что они могли рассчитывать.

По знаку короля стражники увели Оша и Адама прочь. Должно быть, они сопроводили их в тюремную повозку, которая всегда и везде следовала за королевской свитой.

Ван Дейк вернулся на трибуну, которая уже начинала пустеть.

Турнир закончился, и знать устремилась в замок, где король давал великолепный пир.

Впереди бирюзовым видением маячила одинокая фигурка Каролины. Сейчас рыцарь больше всего на свете хотел утешить её.

Внезапно его плечо сдавила твёрдая хватка тонких, но сильных пальцев.

— Миледи? — без особого удивления приветствовал он графиню.

— Ты хоть понимаешь, что ты наделал, глупец?

В её голосе был хорошо знакомый ему яд, а красивые глаза пылали яростью.

— Разумеется, миледи. Только что я, возможно, спас двоих несчастных.

— В дурачка поиграть решил? — Взгляд графини превратился в две злобные щели.

— Миледи? — переспросил Ван Дейк, делая вид, что не понимает, о чём идёт речь.

— Собирайтесь. Сегодня же вы едете домой. Чтобы духу вашего в столице не было!

— Как вам будет угодно, графиня.

Наконец рука, больше напоминавшая когтистую лапу хищной птицы, разжалась, позволив ему уйти. Ван Дейк обнял Каролину, и они ещё долго стояли так, пока знатные гости уезжали, а простонародье готовилось к гуляньям.

— Я так испугалась, — призналась девочка, с трудом сдерживая слёзы.

— Я знаю, моя леди. Простите меня.

В конце концов всё получилось не так уж и плохо. Избранник Каролины получил шанс на спасение, а они возвращались домой, в Пламенеющий замок.

Конечно, Ван Дейк понимал, что графиня непременно отомстит ему при первой же возможности, но это будет потом.

А сейчас имела значение лишь улыбка Каролины. Только она одна.

Глава двадцать вторая. Хранительница очага

Судьба многолика. Нам не дано узнать, как наши поступки отзовутся в грядущем. Порой добро и милосердие рождают кровавого тирана, а вопиющее злодейство спасает целые народы.

Каролина Тибальд. «Дневник памяти»

Холодная сталь кандалов больно врезалась в кожу, но Эдуард упрямо продолжал идти вперёд. Его силы были на исходе. Живот скрутило от голода, а дни и ночи сливались в бесконечную череду боли, холода и усталости.

Но он не сдавался, снова и снова переставляя ноги с упорством обречённого. Этому научила его каторга. Жестокий, но эффективный наставник.

За спиной раздался глубокий утробный кашель, от которого и самому Эдуарду становилось ещё хуже. Он решил немного передохнуть, остановившись у русла замёрзшего ручья. Руки отпустили цепь, обматывавшую изголовье самодельных волокуш.

Волки, заставшие их в пещере во время бурана, действительно ушли, как только погода стала лучше. Однако последствия снежной бури оказались куда страшнее и коварнее, проявив себя только на следующий день.

Сначала Эдуард заметил, что Ярви стал отставать и спотыкаться. Потом проявились первые симптомы недуга: кашель, насморк, жар. Какое-то время Трёхпалый отшучивался, но ему стремительно становилось хуже. Наконец на третий или четвёртый день он начал проваливаться в забытье, теряя сознание. Тогда Эдуард понял, что скоро Ярви просто не сможет идти самостоятельно.

Наверняка вор опасался того, что такие мысли могут посетить напарника. С каждым днём больной был всё ближе к тому, чтобы превратиться в мёртвый груз. Задумай юноша избавиться от балласта, ему ничего не стоило бы это сделать. Но Эдуард Колдридж был человеком чести.

Когда Ярви ослаб настолько, что уже не мог встать, Эдуард нёс его на себе. Быстро поняв, что это отнимает слишком много сил, юноша соорудил из елового лапника простенькие волокуши. Утеплив нехитрую конструкцию сухим мхом, которого в этих лесах было более чем достаточно, он погрузил на неё своего товарища, прикрыв его сверху всё теми же еловыми ветками.

Теперь беглые каторжане оставляли на неглубоком снегу широкий след, по которому их легко могли бы отыскать стражники. Эдуард надеялся, что этого не произойдёт, ведь Гнездо Олофа осталось далеко позади.

Сменив компресс на болезненно-бледном лбу смуглого товарища, Эдуард достал из кармана пригоршню красных ягод. Смесь из брусники и клюквы, которая иногда попадалась ему под снегом. Рот тут же наполнился жадной слюной, а в утробе неприятно заурчало.

Поборов предательский голод, он раздавил ягоды в руке и отправил получившуюся кашицу в рот Ярви, проследив за тем, чтобы его захворавший напарник проглотил всё до последнего семечка.

По сути, познания Эдуарда в лекарском ремесле на этом и заканчивались. Болел он редко, но в его памяти сохранился вкус красных кисло-сладких ягод, которыми в детстве потчевал их с братом придворный виварий Дубового чертога. Это было пять или шесть лет назад, но сейчас казалось, что с тех пор прошла уже целая жизнь.

С водой было сложнее. Если впереди встречался незамёрзший ручей, Эдуард складывал руки лодочкой, набирая в них студёную влагу, а потом терпеливо ждал, пока тепло его ладоней нагреет холодную воду. После этого он подносил руки к иссохшим и потрескавшимся губам Ярви, стараясь не потерять ни капли.

Сколько дней это уже продолжалось? Три? Четыре? Эдуард потерял счёт. Он спал вполглаза, обнимая разгорячённое лихорадкой тело напарника. Юношей владел страх. Страх того, что он проснётся в обнимку с хладным трупом. Страх того, что посреди ночи он почувствует на горле хватку мёртвых ледяных пальцев. Он боялся увидеть сияющие глаза, через которые на него будут смотреть далёкие и холодные звёзды. Боялся услышать голос бездны, срывающийся с бледных мраморных губ.

Пока что Ярви упрямо цеплялся за жизнь, не желая умирать, но Эдуард с ужасом думал, что каждая ночь может стать для того последней.

В своих мыслях юноша снова и снова возвращался к той проклятой шутке, которую произнёс вор в тайном гроте. Тогда он посетовал, что не хотел бы отгрызать руку Эдуарда, если тот умрёт.

За пояс был заткнут наконечник копья. Не ахти какой острый, но он вполне сможет сойти за нож. Эдуарду не придётся грызть запястье Ярви. Он сможет освободиться от него несколькими точными ударами.