98. Последнее напутствие
Так я имел честь присутствовать при последнем напутствии по бокононовскому ритуалу.
Мы попытались найти кого-нибудь среди солдат и дворцовой челяди, кто сознался бы, что он знает эту церемонию и проделает ее над «Папой». Добровольцев не оказалось. Впрочем, это и не удивительно – слишком близко был крюк и каменный мешок.
Тогда доктор фон Кенигсвальд сказал, что придется ему самому взяться за это дело. Никогда раньше он эту церемонию не выполнял, но сто раз видел, как ее выполнял Джулиан Касл.
– А вы тоже боконист? – спросил я.
– Я согласен с одной мыслью Боконона. Я согласен, что все религии, включая и боконизм – сплошная ложь.
– Но вас, как ученого, – спросил я, – не смутит, что придется выполнить такой ритуал?
– Я – прескверный ученый. Я готов проделать что угодно, лишь бы человек почувствовал себя лучше, даже если это ненаучно. Ни один ученый, достойный своего имени, на это не пойдет.
И он залез в золотую шлюпку к «Папе». Он сел на корму. Из-за тесноты ему пришлось сунуть золотой руль под мышку.
Он был обут в сандалии на босу ногу, и он их снял. Потом он откинул одеяло, и оттуда высунулись «Папины» голые ступни. Доктор приложил свои ступни к «Папиным», приняв позу боко-мару.
99. «Боса сосидара гирину»
– Пок состал клину, – проворковал доктор фон Кенигсвальд.
– Боса сосидара гирину, – повторил «Папа» Монзано.
На самом деле они оба сказали, каждый по-своему: «Бог создал глину». Но я не стану копировать их произношение.
– Богу стало скучно, – сказал фон Кенигсвальд.
– Богу стало скучно.
– И бог сказал комку глины: «Сядь!»
– И бог сказал комку глины: «Сядь!»
– Взгляни, что я сотворил, – сказал бог, – взгляни на моря, на небеса, на звезды.
– Взгляни, что я сотворил, – сказал бог, – взгляни на моря, на небеса, на звезды.
– И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.
– И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.
– Счастливец я, счастливый комок.
– Счастливец я, счастливый комок. – По лицу «Папы» текли слезы.
– Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!
– Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!
– Чудная работа, бог!
– Чудная работа, бог, – повторил «Папа» от всего сердца.
– Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!
– Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!
– По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.
– По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.
– И, только взглянув на остальные комки глины, которым не дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из ничтожества.
– И, только взглянув на остальные комки глины, которым не дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из ничтожества.
– Мне дано так много, а остальной глине так мало.
– Мне дано так много, а остальной глине так мало.
– Плакотарю тепя са шесть! – воскликнул доктор фон Кенигсвальд.
– Благодару тебя за сести! – просипел «Папа» Монзано.
На самом деле они сказали: «Благодарю тебя за честь!»
– Теперь ком глины снова ложится и засыпает.
– Теперь ком глины снова ложится и засыпает.
– Сколько воспоминаний у этого комка!
– Сколько воспоминаний у этого комка!
– Как интересно было встречать другие комки, восставшие из глины!
– Как интересно было встречать другие комки, восставшие из глины!
– Я любил все, что я видел.
– Я любил все, что я видел.
– Доброй ночи!
– Доброй ночи!
– Теперь я попаду на небо!
– Теперь я попаду на небо!
– Жду не дождусь…
– Жду не дождусь…
– …узнать точно, какой у меня вампитер…
– …узнать точно, какой у меня вампитер…
– …и кто был в моем карассе…
– …и кто был в моем карассе…
– …и сколько добра мой карасс сделал ради тебя.
– …и сколько добра мой карасс сделал ради тебя.
– Аминь.
– Аминь.
100. И Фрэнк полетел в каменный мешок
Но «Папа» еще не умер и на небо попал не сразу.
Я спросил Франка, как бы нам получше выбрать время, чтобы объявить мое восшествие на трон президента. Но он мне ничем не помог, ничего не хотел придумать и все предоставил мне.
– Я думал, вы меня поддержите, – жалобно сказал я.
– Да, во всем, что касается техники. – Фрэнк говорил подчеркнуто сухо. Мол, не мне подрывать его профессиональные установки. Не мне навязывать ему другие области работы.
– Понимаю.
– Как вы будете обращаться с народом, мне безразлично – это дело ваше.
Резкий отказ Франка от всякого вмешательства в мои отношения с народом меня обидел и рассердил, и я сказал ему намеренно иронически:
– Не откажите в любезности сообщить мне, какие же чисто технические планы у вас на этот высокоторжественный день?
Ответ я получил чисто технический:
– Устранить неполадки на электростанции и организовать воздушный парад.
– Прекрасно! Значит, первым моим достижением на посту президента будет электрическое освещение для моего народа.
Никакой иронии Фрэнк не почувствовал. Он отдал мне честь:
– Попытаюсь, сэр, сделаю для вас все, что смогу, сэр. Но не могу гарантировать, как скоро удастся получить свет.
– Вот это-то мне и нужно – светлая жизнь.
– Рад стараться, сэр! – Фрэнк снова отдал честь.
– А воздушный парад? – спросил я. – Это что за штука?
Фрэнк снова ответил деревянным голосом:
– В час дня сегодня, сэр, все шесть самолетов военно-воздушных сил Сан-Лоренцо сделают круг над дворцом и проведут стрельбу по целям на воде. Это часть торжественной церемонии, отмечающей День памяти «Ста мучеников за демократию». Американский посол тогда же намеревается опустить на воду венок.
Тут я решился предложить, чтобы Фрэнк объявил мое восхождение на трон сразу после опускания венка на воду и воздушного парада.
– Как вы на это смотрите? – спросил я Фрэнка.
– Вы хозяин, сэр.
– Пожалуй, надо будет подготовить речь, – сказал я. – Потом нужно будет провести что-то вроде церемонии приведения к присяге, чтобы было достойно, официально.
– Вы хозяин, сэр. – Каждый раз, как он произносил эти слова, мне казалось, что они все больше и больше звучат откуда-то издалека, словно Фрэнк опускается по лестнице в глубокое подземелье, а я вынужден оставаться наверху.
И с горечью я понял, что мое согласие стать хозяином освободило Фрэнка, дало ему возможность сделать то, что он больше всего хотел, поступить так же, как его отец: получая почести и жизненные блага, снять с себя всю личную ответственность. И, поступая так, он как бы мысленно прятался от всего в каменном мешке.