Когда Уэйт понял, что нужно давать деру из этой трехкомнатной квартиры на Саттон-плэйс, расшитые гербами сатиновые простыни принца были забрызганы спермой – множеством головастиков королевского рода, наперегонки спешащих в никуда. Он ничего не прихватил, уходя, и не оставил отпечатков пальцев. Швейцар в подъезде, видевший, как он входил и выходил, смог немногое сообщить полиции о внешности Уэйта: лишь то, что тот был белокожий и худощавый молодой человек, одетый в голубую велюровую рубашку с неспоротым ценником.

В образе миллионов королевских головастиков на сатиновой простыне, бесцельно стремящихся неизвестно куда, было также нечто пророческое. Весь мир, за исключением Галапагосских островов, в отношении человеческого семени должен был вскоре стать подобием такой простыни.

30

Я бы даже сказал, не вскоре, а в мановение ока. Теперь пришла пора поставить звездочку и перед именем Джеймса Уэйта – в знак того, что после Зигфрида фон Кляйста настанет черед умереть ему. Зигфриду предстояло войти в голубой туннель первым, в ближайшие полтора часа, тогда как Уэйт должен был последовать за ним через четырнадцать часов, предварительно обвенчавшись с Мэри Хепберн на залитой солнцем палубе «Bahia de Darwin», в открытом море.

Ибо давно сказано «Мандараксом»:

Это высказывание как нельзя лучше подходит к жизни Джеймса Уэйта. Он явился в этот мир – в глазах всех – дьявольским отродьем, и почти немедленно у него начались тяжкие испытания. И вот теперь он, будучи так близок к концу, с неведомой ему прежде радостью кормил девочек из племени канка-боно. Они были преисполнены благодарности к нему, а совершить это благодеяние не составляло труда, поскольку бар ломился от закусок, гарниров и приправ. Ему просто не представлялась прежде возможность проявлять благотворительность – но вот она, наконец, появилась, и он наслаждался ею от души. Для этих малолеток Уэйт служил воплощением самой жизни.

А затем появилась вдова Хепберн, выхода которой он ожидал весь день. И ему даже не пришлось завоевывать ее доверие. Он понравился ей с первого взгляда благодаря тому, что кормил этих детей, – и, вспомнив, сколько голодных детей ей довелось видеть накануне, по дороге из Международного аэропорта Гуаякиля, она произнесла:

«Ах, как это прекрасно! Как это прекрасно с вашей стороны!» Ибо она предположила – и никогда уже не думала иначе, – что этот человек заметил толпившихся снаружи детей и пригласил их зайти, чтобы покормить.

– Почему я не могу быть такой, как вы? – продолжала Мэри. – Я сидела у себя наверху и занималась лишь тем, что жалела себя, – вместо того, чтобы быть здесь с вами и делиться всем, что у нас есть, с этими бедными детьми, стоящими на улице. Мне так стыдно за себя, но с моими мозгами в последнее время что-то неладно. Порой я готова их просто убить.

Она принялась заговаривать с малолетками по-английски – на языке, который те так никогда и не научатся понимать. «Ну как, вкусно? – спрашивала она и затем вновь: – Где ваши мамы и папы?» И так далее в том же духе.

Девочкам не суждено было выучить английский, поскольку наречие канка-боно с самого начала стало языком большинства колонистов на Санта Росалии. Через полтора века ему предстояло стать языком большей части человечества. А еще сорок два года спустя – единственным его языком.

Мэри не было нужды раздобывать девочкам лучшую пищу. Питание, состоявшее из арахиса и апельсинов, которые в изобилии имелись за стойкой бара, было для них идеальным. Малышки выплевывали все, что казалось им несъедобным: вишни, зеленые оливки и мелкие маринованные луковички. Так что помощь им была не нужна.

Поэтому Мэри и Уэйт могли просто наблюдать за ними и болтать, знакомясь друг с другом.

Уэйт распространялся о том, что, по его убеждению, люди живут на земле, чтобы помогать друг другу, – вот почему он кормит этих детей. Дети – будущее планеты, сказал он, и потому являются главным ее природным богатством.

– Позвольте представиться, – наконец произнес он. – Меня зовут Уиллард Флемминг, я из Мус Джо, штат Саскачеван.

Мэри в ответ рассказала, кто она и что: вдова и в прошлом преподаватель. На что Уэйт выразил свое восхищение учителями и признательность за то влияние, которое они оказали на него в юности

– Если бы не мои школьные преподаватели, – сказал он, – мне бы ни за что не поступить в МИТ. Я бы, вероятно, вообще не пошел в колледж – а работал бы автомехаником, как мой отец.

– И кем же вы стали? – спросила она.

– Полным ничтожеством – с тех пор, как жена умерла от рака, – печально отозвался он.

– Ах! – промолвила она. – Простите, я не хотела…

– Ну, вы ведь в этом не виноваты, верно? – успокоил он ее.

– Верно, – промолвила она.

– А до этого, – вновь заговорил он, – я был инженером по ветряным мельницам. Я носился с безумной идеей ввести повсюду использование этой чистой и бесплатной энергии. Вам она тоже кажется безумной?

– Замечательная идея, – возразила она. – Как раз то, о чем мы часто разговаривали с мужем.

– Энергетические и осветительные фирмы ненавидели меня, – продолжал он. – А также нефтяные магнаты, угольные магнаты и трест атомной энергетики.

– Нетрудно догадаться! – поддержала она.

– Зато теперь они могут больше не беспокоиться, – закончил он свой рассказ. – После смерти жены я закрыл свое дело и с тех пор путешествую. Даже не знаю, чего я ищу. И сильно сомневаюсь, есть ли смысл вообще что-то искать. Лишь в одном я уверен: вновь полюбить я не смогу.

– Вы столько можете дать миру! – воскликнула она.

– Если бы я еще когда и полюбил кого, – продолжал он, – то уж никак не глупый, смазливый, пушистый клубочек, каким многие сегодня, похоже, хотят видеть свою избранницу. Я такого просто не выношу.

– Ни за что бы не подумала, – отозвалась она.

– Судьба избаловали меня, – посетовал он.

– Наверное, вы того заслуживали, – заверила она.

– Я задаю себе вопрос: «Какой толк нынче в деньгах?» – поделился он. – Я уверен, что ваш муж был столь же хорошим супругом, как моя жена – супругой…

– Он был действительно очень хороший человек, – подтвердила она. – Замечательный мужчина.

– Так что теперь вы наверняка спрашиваете себя о том же: «Какой толк человеку в деньгах, когда он остался один?» – подхватил он. – Предположим, у вас есть миллион долларов.

– Упаси Господи! – воскликнула она. – Таких денег у меня сроду не бывало!

– Ну, хорошо – тогда сто тысяч…

– Это чуть больше похоже на истину, – согласилась она.

– Теперь ведь они все равно превратились в мусор, верно? – продолжал он. – Какое счастье могут они принести?

– Ну, хотя бы обеспечить некоторый элементарный уют, – возразилась она.

– Я полагаю, у вас чудесный дом, – осведомился он.

– Чудесный, – подтвердила она.

– Да в придачу машина, а быть может, даже две или три и тому подобное… – развил он свою догадку.

– Одна машина, – ответила она.

– Бьюсь об заклад, что «Мерседес»! – произнес он.

– Обычный джип, – опровергла она.

– И еще, вероятно, акции и облигации, как у меня, – продолжал допытываться он.

– В фирме Роя практиковались выплаты премиальных по акциям, – отозвалась она.

– Разумеется, – подхватил он. – А также выплаты из фонда социального обеспечения, пенсионного фонда и другие виды материального поощрения, составляющие вкупе идеал обеспеченности в глазах среднего класса.